Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Она ушла къ себ, раздлась, легла и взяла книгу. Лицо ея было холодно и злобно, также, какъ было у нея на душ. «Онъ тяготится мною, онъ любитъ другую женщину», говорилъ въ душ ея голосъ, который она хотла не слышать. Она лежала и читала, и изрдка воспоминанія о немъ всплывали у нея въ душ. Вдругъ она почувствовала себя въ прошедшемъ, въ дом Каренина, въ Петербург, со всми подробностями минуты: также стояла свча, та же книга, та же кофточка съ шитымъ рукавомъ, т же[1726] подавляемыя мысли и одна, ясно выражаемая мысль: «зачмъ я не умерла», и другая страшная мысль. «Какая мысль?» спросила она себя. Да, это была страшная мысль, даже не мысль, a желаніе – желаніе, чтобы онъ, Алексй Александровичъ, умеръ. Какъ часто приходила ей тогда эта мысль и какъ желанная смерть эта уясняла все. Теперь ужъ этаго не нужно. «Мн не нужна смерть Алекся Александровича, теперь я несчастлива не отъ Алекся Александровича, а отъ него. Что же, ему умереть? Нтъ,[1727] его смерть сдлала бы меня еще боле несчастливой, если возможно. – Она положила книгу на колни и стала думать, снимая и надвая кольцо на тонкомъ бломъ пальц. – Такъ чья же смерть нужна теперь? Ничья», – вслухъ сказала она себ, несмотря на то, что въ душ все оставался вопросъ – чья смерть?

И опять взяла книгу и стала читать и читать, понимая, что читала, несмотря на то, что въ душ, независимо отъ чтенія, происходила своя работа. Она читала, что невста его измнила ему и пришелъ къ ней.[1728] И тутъ вдругъ въ одно и тоже время въ душ Анны голосъ отвтилъ на вопросъ: чья смерть? И женихъ, и невста въ книг, и окно, у котораго она стояла, – все это изчезло и замнилось трескомъ и потомъ тишиной и темнотой. Свча догорла, затрещала и вдругъ потухла. Анна съ открытыми глазами лежала въ темнот и[1729] понимала, что ей отвтилъ внутренній голосъ.[1730]

«Да, и стыдъ и позоръ Алекся Александровича и Сережи, и мое несчастье, и его, его страданья, да, все спасается моей смертью. Мн умереть, моей свч потухнуть,[1731] да, тогда все бы было ясно. Всмъ бы было хорошо.[1732] Но умереть, потушить свчу свою. Она задрожала отъ физическаго ужаса смерти. – Нтъ, все, только жить, не умереть. Вдь я люблю его, вдь онъ любитъ меня. Это такъ, минутное». Слезы текли ей по щекамъ, губамъ и ше.[1733] Она быстро надла халатъ и пошла искать его. Онъ спалъ крпкимъ сномъ въ кабинет. Она поцловала его въ лобъ, не разбудивъ, – онъ только заворочался, почмокавъ губами, – и вернулась къ себ. «Нтъ, я безсмысленно раздражительна, – сказала она себ. – Этаго не будетъ больше. Завтра я примирюсь съ нимъ». И она заснула успокоенная и совершенно забывъ о томъ, что ее успокоило.

Вронскіе не ухали ни на 3-й день, ни посл Воскресенья. На другой день посл ихъ ссоры Анна не исполнила своего намренія. Еще она не выходила къ кофею, какъ она услыхала отъ двушки, что отъ старой Графини пріхала барышня и вызвала Алекся Кириллыча на крыльцо. Анна неодтая перебжала въ гостиную и увидала изъ окна, какъ ей казалось, объясненіе всего. Вронской стоялъ у коляски, въ которой сидла свженькая, вся въ веснушкахъ миловидная двушка (это была воспитанница графини) и улыбаясь говорила съ нимъ что то.

«Это она», сказала себ Анна, замтивъ то пустое мсто ревности, которое въ ней было къ этой воспитанниц, и за кофеемъ произошло столкновеніе боле непріятное, чмъ наканун.

Алексй Кириллычъ ухалъ раздраженный и сдержанный съ какимъ-то, какъ ей казалось, строгимъ и ршительнымъ видомъ.[1734]

Вопросъ объ отъзд въ деревню остался нершеннымъ. Она требовала отъзда нынче.

– Если нынче ты не дешь, то я и совсмъ не хочу хать, – сказала она въ раздраженіи спора, хотя, очевидно, слова эти ничего не значили кром того, что пока не будетъ согласія, мы не удемъ, и теперь мы не демъ.

Раскаяніе въ томъ, что она не могла удержаться, и безпокойство въ томъ, что будетъ, мучали ее все утро. Она ждала его, надясь объясниться и загладить вину, если была (была или же не была вина, было все равно). Нужно было загладить раздраженіе. Въ 3-мъ часу вернулась коляска шагомъ. Его не было. Она послала Аннушку узнать, гд остался Алексй Кириллычъ. Аннушка пришла съ отвтомъ, что Алексй Кириллычъ остался на Нижегородской дорог и веллъ прізжать къ вечернему позду. Анна поблднла, и руки ея затряслись, когда она получила это извстіе. «Такъ и есть, онъ и нынче похалъ туда, къ матери, жаловаться на меня (Анна забывала, какъ это непохоже было на него). Но нтъ, онъ похалъ къ ней».

Цлый день этотъ до поздняго вечера Анна просидла неподвижно на одномъ мст съ неподвижными глазами. Когда онъ вернулся и сталъ спрашивать ее, что съ ней, она сказала ему, что онъ самъ знаетъ, и, наконецъ, не въ силахъ удерживаться, истерически зарыдала и между рыданіями высказала ему все, что она думала.

– Брось меня, брось. Узжай. Оставь меня. Кто я? Развратная женщина. Камень на твоей ше.