Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Левинъ покраснлъ отъ досады не за то, что онъ былъ разбитъ, а за то, что онъ не удержался и сталъ спорить. Онъ чувствовалъ, что братъ его нетолько раздраженъ, но озлобленъ на него, какъ человкъ, у котораго отнимаютъ его послднее достояніе, и видлъ, что убдить его нельзя, и еще мене видлъ возможность самому согласиться съ нимъ. Дло тутъ шло о слишкомъ важномъ для него. Все его воззрніе на жизнь зиждилось теперь на томъ, чтобы жить для Бога – по правд, т. е. управлять тмъ не перестающимъ въ живомъ человк и не зависимымъ отъ него рядомъ желаній, чувствъ, страстей, изъ которыхъ слагается вся жизнь, такъ, чтобы выбирать то, что добро. А по понятіямъ брата добро можно было опредлить. Было ршено разумомъ, что защитить Болгаръ было добро, и потому война и убійство уже не считалось зломъ, а оправдывалось.

То, что они проповдывали, была та самая гордость и мошенничество ума, которыя чуть не погубили его. Въ послднее свиданіе свое съ Сергемъ Ивановичемъ у Левина былъ съ нимъ споръ о большомъ политическомъ дл русскихъ заговорщиковъ. Сергй Ивановичъ безжалостно нападалъ на нихъ, не признавая за ними ничего хорошаго. Теперь Левину хотлось сказать: за что же ты осуждаешь коммунистовъ и соціалистовъ? Разв они не укажутъ злоупотребленій больше и хуже болгарской рзни? Разв они и вс люди, работавшіе въ ихъ направленiи, не обставятъ свою дятельность доводами боле широкими и разумными, чмъ сербская война, и почему же они не скажутъ того же, что ты, что это, наврное, предлогъ, который не можетъ быть несправедливъ. У васъ теперь угнетеніе славянъ, и у нихъ угнетеніе половины рода человческаго. И если общественное мнніе – непогршимый судья, то[1848] оно часто склонялось и въ эту сторону и завтра можетъ заговорить въ ихъ пользу. И какъ позволять себ по словамъ десятка краснобаевъ добровольцевъ, которые пришли къ нимъ въ Москв, быть истолкователями воли Михайлыча и всего народа?

* № 202 (кор. № 123).

Въ продолженіе всего дня Левинъ за разговорами и суетой продолжалъ радостно слышать полноту своего сердца, но боялся спрашивать его.

Вечеромъ, когда онъ остался одинъ съ женой, только на одну минуту ему пришло сомнніе о томъ, не сказать ли ей то, что онъ пережилъ ныншній день; но тотчасъ же онъ раздумалъ. Это была тайна, для одной его души важная и нужная и невыразимая словами.

– Вотъ именно Богъ спасъ, – сказала она ему про ударъ въ дуб.

– Да, – сказалъ онъ, – я очень испугался.

Онъ еще былъ одинъ у себя въ кабинет, когда къ двери подошли шаги женскіе, но не женины. Это была няня.

– Пожалуйте къ барын.

– Что, не случилось ли что-нибудь?

– Нтъ, он показать вамъ хотятъ объ Митеньк.

Кити звала его, чтобы показать ему, что ребенокъ уже узнавалъ. Кити сіяла счастьемъ. Левинъ радовался за нее, и весело ему было смотрть на то, какъ ребенокъ улыбался и смялся, увидя мать; но главное чувство, которое онъ испытывалъ при этомъ, было то же, которое становилось у него всегда на мсто ожидаемой имъ любви, – чувство страха за него и за себя. Но не было никакой поразительности, никакой сладости, ничего того, что въ молодости считается признакомъ сильнаго чувства, а тихо, незамтно, то онъ и самъ не зналъ, когда ему въ сердце [вошло] это новое чувство и уже неискоренимо засло въ немъ.

Оставшись опять одинъ, когда она, какъ всегда передъ сномъ, ушла кормить въ дтскую, онъ сталъ вспоминать главную радость ныншняго дня. Онъ не вспоминалъ теперь, какъ бывало прежде, всего хода мысли (это не нужно было ему), но чувство, которое руководило имъ, чувство это было въ немъ еще сильне, чмъ прежде.

«Новаго ничего нтъ во мн, есть только порядокъ. Я знаю, къ кому мн прибгнуть, когда я слабъ, я знаю, что ясне тхъ объясненій, которыя даетъ церковь, я не найду, и эти объясненія вполн удовлетворяютъ меня. Но радости новой, сюрприза никакого нтъ и не можетъ быть и не будетъ, какъ и при каждомъ настоящемъ чувствъ, какъ и при чувств къ сыну».

Графъ Левъ Толстой.

КОММЕНТАРИИ

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «АННЫ КАРЕНИНОЙ».

I.

В тетради «Мои записи разные для справок» С. А. Толстая под 24 февраля 1870 г. отметила зарождение замысла «Анны Карениной»: «Вчера вечером он [Толстой] мне сказал, – записывает она, – что ему представился тип женщины замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины».[1849]