Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Онъ вспомнилъ, что было для него первымъ толчкомъ, заставившимъ его проврить свои убжденія: это была ясная очевидная мысль о смерти при вид любимаго умирающаго брата. Когда ему ясно пришла мысль о томъ, что впереди ничего не было, кром страданія, смерти и вчнаго забвенія, онъ удивился тому, какъ онъ могъ 14 лтъ жить на свт съ такими мыслями, какъ онъ давно не застрлился. A вмст съ тмъ онъ жилъ и женился и продолжалъ жить и мыслить и чувствовать. Чтожъ это значило? Теперь ему ясно было, что онъ могъ жить только благодаря тмъ врованіямъ, въ которыхъ онъ былъ воспитанъ. Еслибы онъ не имлъ этихъ врованій, онъ бы давно перерзалъ всхъ тхъ, которые ему были чмъ нибудь непріятны, и его бы давно зарзали. А этаго ничего не было. И ему жизнь представилась въ вид круглаго сосуда, какой онъ видалъ въ лабораторіяхъ, съ двумя противулежащими узкими отверстіями. Одно было входъ въ жизнь, другое – выходъ. Ни того, ни другаго нельзя было сдлать, не идя по прямому пути. Но въ середин излишекъ простора позволяетъ избирать всякія направленія, и тмъ, которые отклоняются отъ прямаго пути, кажется, когда они въ середин, что направленіе входа было ложное и что онъ найдетъ лучшій, но неизбжная смерть приведетъ опять къ первому прямому пути[1842] – сознанія того, что мы во власти Его и ничего не знаемъ боле того, что онъ хотлъ открыть намъ. «И тмъ легче найти этотъ прямой путь, – думалъ онъ, продолжая сравненіе, – чмъ энергичне будешь биться о края,[1843] думая найти новые выходы».[1844]

* № 200 (кор. №124).

– Ты знаешь, Костя, съ кмъ Сергй Ивановичъ халъ сюда? – сказала Долли, обращаясь къ Левину, – съ Вронскимъ. Онъ детъ въ Сербію.

– А! – сказалъ Левинъ. – Все дутъ добровольцы.

– Да еще какъ! Вы бы видли оваціи. Нынче вся Москва сошла съ ума отъ вчерашнихъ телеграммъ. Теперь же 3-я тысяча добровольцевъ. Что, васъ не подмывало? Я увренъ – не будь вы женаты, похали бы.

– Вотъ ужъ ни въ какомъ случа, – улыбаясь сказалъ Левинъ.

– Т. е. въ военную службу, такъ какъ ты не служилъ, понимаю, но въ общество Краснаго Креста я бы пошелъ.

– Ни туда, ни сюда.

– Отчегожъ?

– Да я ничего не понимаю во всемъ этомъ дл съ самаго начала.

– Т. е. чегожъ ты не понимаешь?

– Да я не понимаю, что такое значитъ братья Славяне. Я ихъ не знаю и никто не зналъ до прошлаго года. Вдругъ мы возгорлись любовью, – говорилъ Левинъ, начавши говорить спокойно и начиная увлекаться своими словами и горячиться.

– Такъ ты не знаешь исторіи и всей нашей кровной связи съ Славянами. Если ты не знаешь, то ты, какъ русскій, долженъ чувствовать то, что чувствуетъ теперь всякій мужикъ изъ тхъ, которые бросаютъ семью и приходятъ проситься въ добровольцы. Нашихъ бьютъ. За Христа бьютъ Агаряне. A т, которые несутъ послдніе гроши, – это народное чувство.

– Да я живу въ деревн, этаго нтъ ничего.

– Ну, это ты слишкомъ. Какъ нтъ, – сказала Долли. – А воскресенье въ церкви.

– Да они чтобъ душу спасти. Имъ сказали, что вотъ собираютъ на душеспасительное дло.

– Да вдь они знаютъ на что, – утвердительно говорилъ Сергй Ивановичъ, хотвшій въ деревн увидть, какъ смотритъ на д[ло] народъ. Это голосъ всей Россіи.

– Прессы, а не Россіи. Мы здсь, въ деревн, совершенно въ томъ положеніи, какъ если бы люди сидли смирно въ комнат, а ихъ бы вс увряли, что они бснуются; такъ насъ, народъ, увряютъ, что мы сочувствуемъ, а мы ничего не знаемъ.

– Это вчная страсть противурчить. Мы видимъ это сочувствіе, – сказалъ Сергй Ивановичъ, – когда толпы идутъ, бросая все.

– Но его нтъ. Еслибъ оно было, то я его не понимаю.

– Нтъ, Костя, ты Богъ знаетъ что говоришь, – сказала Долли, по мужу сочувствовавшая.

– О, спорщикъ. Право, изъ желанія спорить, – сказалъ Котовасовъ. – Но я это то и люблю. Ну съ, ну съ, какая ваша теорія?

– Да моя теорія та, что война есть жестокое, ужасное дло и по чувству и по наук. Объявляетъ войну Государство, власть, теперь вдругъ войну объявляютъ сотни людей. Берутъ на себя отвтственность. Я этаго не понимаю. Дамы христіане даютъ деньги на порохъ, на убійство.

– Да позвольте, – сказалъ Котовасовъ, – убиваютъ братьевъ, единокровныхъ, ну не братьевъ – единоврцевъ, дтей, стариковъ. Чувство возмущается, требуетъ мщенія. Я понимаю Графа К., который говоритъ, что онъ плнныхъ Турокъ не признаетъ.

– Этаго я не понимаю, такъ мы отдаемся чувству такому же животному.

– Да потомъ, сдлай милость, скажи, разв ты не понимаешь исторической судьбы Русскаго народа, разв ты не видишь, что это только дальнйшее шествіе его по пути къ своимъ судьбамъ? И разв ты не видишь въ этомъ внезапномъ подъем чувства народнаго признакъ?

– Вопервыхъ, я не вижу. И потомъ, что за поспшность, почему эти судьбы должны совершаться въ ныншнемъ году непремнно? Они совершатся. Богъ найдетъ эти пути и приведетъ народъ.

– Да вотъ онъ и ведетъ.

– Нтъ, не онъ, а гордость, поспшность. Объявленіе войны.

– Да этакъ вы велите сидть сложа руки и ждать судьбы, – сказалъ Котовасовъ. – Это Турки длаютъ и досидлись.

– Нтъ, зачмъ ждать сложа руки. А личная дятельность? У каждаго есть свое опредленное дло.

– Какое же?