Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

«Не для нуждъ своихъ жить, а для правды. Чтоже онъ сказалъ этимъ, какъ не то, что одно составляетъ самый глубокій внутренній мотивъ, побужденіе мое къ жизни, то самое, безъ котораго (т. е. когда я ищу и не сознаю его, я боюсь веревки и ружья) жить нельзя, но которымъ я только и живу, сознаніемъ, что во всей этой сложной пошлости жизни есть цль вчно достойная жизни человка, и цль эта есть любовь. И чтоже онъ сказалъ? Онъ только выразилъ то самое ученіе, которому поучаетъ насъ та самая Церковь, во глав которой Богъ, про которую говоритъ Хомяковъ. И что же есть въ этомъ ученіи, съ чмъ бы я не былъ согласенъ? Я подставлю только другія слова и шире понятія, но будетъ то же. Сила, управляющая міромъ, проявленіе ея, выразившееся въ этик». Грхъ, объясненіе или названіе зла и смерти и сотни мыслей съ чрезвычайной быстротой и ясностью представились ему. «И чмъ это держится? Однимъ сознаніемъ Бога, котораго я не могу опредлить такъ, какъ я опредляю электричество и тяготнія, и потому говорю, что его нтъ; тогда какъ онъ именно то, что не опредляется тми путями, которыми опредляются силы природы. И говорю, что нтъ, а только что душа моя не спитъ въ каждомъ поступк моемъ. Когда я изъ двухъ выбираю то, что есть любовь и самопожертвованіе, я слдую только тому, что мн открылъ Богъ.[1836] Потому что откудова же я бы могъ узнать это? Я знаю это отъ того, что вс это знаютъ. А кто эти вс? Собраніе врующихъ въ это, т. е. Церковь. И что же я знаю о томъ, что желаю знать, что нибудь полне, чмъ знаетъ это Церковь? Я ничего не знаю. Я знаю то, что ведетъ меня или къ животной жизни – сть, пить, или ничего не знаю и такъ ужасаюсь передъ этимъ исканіемъ, что не могу жить, хочу убить себя. И что даетъ философія? Только тоже самое. Всякая теорія – Гегеля – ставитъ того же Духа вмсто Бога, котораго безъ умственнаго труда знаетъ мужъ кормилицы, Шопенгауэра – отреченіе отъ воли, состраданіе, жизнь для правды. Всякая теорія, какъ бы сама признавая высоту и истинность ученія Церкви, какъ бы задачей своей ставитъ то, чтобы въ выводахъ своихъ совпасть съ ней. Она знаетъ, къ чему стремиться, и знаетъ только благодаря откровенію. И главное, главное, что же это значитъ – эта подлость, съ которой я молюсь Богу и врю и потомъ отрекаюсь отъ него? Чтоже такое эта молитва моя?» подумалъ онъ и, живо вспомнивъ то довріе, которое онъ имлъ тогда къ Богу, ту твердость, которую онъ испытывалъ тогда, онъ почувствовалъ такую же теперь. «Да, надо разобрать это теперь. Я не боюсь разобрать это теперь. Это должно», сказалъ онъ себ, чувствуя такой приливъ къ сердцу, что не могъ идти дальше. Это было на бугр, поднимаясь отъ рки. Онъ отошелъ отъ дороги, легъ тутъ же на руки и сталъ думать, завязывая узелки травы.

«Я молился и чувствовалъ Бога въ минуты исключительныя, при родахъ. Чтоже это значитъ?[1837] То, что Богъ есть и дйствуетъ на меня, или то, что мое невріе не есть невріе, а самообманываніе, и я вдругъ нахожу опять связь съ Богомъ, когда поднимаюсь до него, или что это минуты слабости, когда умъ мой затмвается. Но въ первомъ случа я долженъ признаться себ въ томъ, во что врю, во второмъ – найти, въ чемъ моя ошибка, что я называю Богомъ. Силы природы? Нтъ, я ихъ знаю и въ т минуты. Что нибудь ложное, противурчащее. Или мн нужно всегда или никогда не нужно его.

И онъ живо вспомнилъ ту минуту, когда онъ молился, и ту дилемму, которая тогда казалась ему неотразимою и которую онъ общался обдумать и не обдумалъ. Въ ту минуту, какъ онъ, чувствуя себя во власти Бога, обращался къ нему, эта дилемма была такая: или я кощунствую, не понимая того, къ кому я прибгаю, a прибгая къ нему наравн съ ворожбой и докторомъ, и тогда это мое обращеніе къ Богу только удаляетъ меня отъ Него, или все то, что я считалъ своимъ убжденіемъ, которое мшало мн вровать, есть чепуха, которая соскочила, какъ только я сталъ передъ Богомъ, и тогда я долженъ поврить эти свои убжденія, сличить ихъ въ спокойныя минуты съ теперешними моими врованіями и ршить, что положительное и что отрицательное».