Полное собрание сочинений. Том 27.

Разговоръ нашъ начался, какъ часто начинается въ желзной дорог, въ род того что въ маскарад: мы, разговаривая объ общихъ предметахъ, о поклоненіи мощамъ въ Кіев, о воспитаніи, о спиритизм, осторожно выщупывали другъ друга, т. е. преимущественно я. Онъ же охотно и умно, не пошло, а своеобразно говорилъ обо всемъ, но о себ не говорилъ и обо мн не желалъ знать. Но, не смотря на это, странно сказать, я просто полюбилъ этаго человка, нжно полюбилъ, и мн казалось, да я и увренъ, что и онъ также. Мы иногда такъ улыбались, такъ смотрли въ глаза другъ другу, какъ смотрятъ влюбленные. Да и прекрасные были у него глаза и въ особенности улыбка. Только сдержанность была въ немъ большая, удерживающая и меня.

Онъ ошибся, много засыпалъ чаю, и чай вышелъ крпкій, какъ пиво. Оттого ли, что намъ обоимъ хотлось пить, или что мы разговорились и, не замчая, пили этотъ чай, мы напились оба (по крайней мр про себя я это знаю) пьянымъ чаемъ. Я почувствовалъ, что въ вискахъ у меня стучитъ, сердце бьется быстро, мысли съ большей ясностью возникаютъ и смняются и, главное, что говоришь и слышишь, представляется въ такихъ живыхъ образахъ, какъ будто это все видишь передъ собой. Онъ, вроятно, испытывалъ тоже самое и даже замтилъ это. Особенному нервному возбужденію, вроятно, содйствовало и тряска, и шумъ вагона, и темнота.

Мы такъ оживились, опять я особенно, — я былъ тогда совсмъ молодъ и влюбленъ, мн было 28 лтъ и халъ въ семью моей будущей жены сдлать предложеніе, — я такъ оживился, что совсмъ уже забылъ про свое любопытство узнать о томъ, кто и что онъ. Мн казалось, что я уже зналъ его вполн, зналъ его душу и люблю ее, такъ что подробности вншнія о его жизни ничего ужъ не могли мн прибавить. Мы говорили о воспитаніи. Я высказалъ свой взглядъ на то, что вся судьба человчества зависитъ отъ воспитанья, что если бы люди только понимали всю важность этаго дла и подчинили бы ему все остальное, и вншнюю, и внутреннюю политику, и экономическія условія, и только тогда бы возможно было поставить воспитаніе такъ, какъ оно должно стоять. А то что же теперь воспитанье, когда дтей ставятъ — именно въ виду воспитанія, въ самыя невоспитательныя условія; везутъ въ городъ, отдаютъ въ школы къ чужимъ людямъ, имющимъ совсмъ постороннія цли? ^[108] Онъ слушалъ улыбаясь.

— Да, это такъ, — говорилъ онъ, — но вы забываете...

Но я перебилъ его и продолжалъ свое... Но потомъ остановился и спросилъ:

— Вы хотли сказать что-то?

— Нтъ, ничего, — сказалъ онъ нахмурившись. — Нтъ ничего, а можетъ, забылъ.

— Нтъ, вы сказали: «вы забываете».

— Ахъ да, ну да это не стоитъ... Вы не женаты? — вдругъ спросилъ онъ.

— Нтъ, но я ду жениться, — сказалъ я.

— А! Да то то вы такъ смло говорите о томъ, какимъ должно быть воспитаніе, — сказалъ онъ, грустно улыбаясь. — Вы хотите провести его въ жизнь?

— И проведу, разумется, проведу. Если у меня будутъ дти. Впрочемъ, я говорю, будутъ. А еще и не женатъ.

Я покраснлъ, замялся. Онъ улыбнулся.

— Вы простите меня, что я спросилъ васъ.

— Ахъ нтъ, я радъ, вдь это странно сказать, — сказалъ я смло подъ вліяніемъ того же чайнаго возбужденія, — но вотъ вы человкъ, котораго я вижу первый разъ, и мн пріятно говорить вамъ про самыя задушевныя дла, потому что я вижу, что вы понимаете. Отчего же не сказать? Я ду жениться. Да, я люблю одну двушку. И врю, что она меня любитъ. А если есть любовь, то будетъ и любовь къ дтямъ, а будетъ любовь къ дтямъ, она и укажетъ то, что нужно для блага дтей, а не поведетъ по этимъ битымъ дорожкамъ...

Сказавъ это, я взглянулъ на него: онъ смотрлъ на меня не то что улыбаясь, но весь преобразившись. Все лицо его свтилось любовью. Онъ смотрлъ на меня, какъ мать смотритъ на любимаго ребенка, радуясь на него и жаля его. Онъ, очевидно, любилъ меня. Я поглядлъ на него и остановился и даже єпросилъ:

— Что?

— Что? — повторилъ онъ. — Я только хотлъ спросить, что понимать подъ любовью? — сказалъ онъ.

— Что понимать, — сказалъ я, улыбаясь отъ радости его участія. — Любить — все отдать, объ одномъ думать, однаго желать. Я ду, я говорю съ вами, а думаю о ней. Да чтоже, вы меня не знаете и не узнаете, a тмъ более ее.

Его грустное, доброе, любящее меня лицо, изъ котораго смотрли на меня, притягивая къ себ, его глубокіе срые глаза, еще более возбуждало меня.

— Тотъ, кто не зналъ этаго чувства, тотъ его не можетъ, не можетъ понять, — говорилъ я. — Я не знаю, красива, некрасива она (вс говорятъ, что красива), но знаю, что вотъ я говорю съ вами, и я вижу ее, ея улыбку, слышу ея голосъ, вижу ея душу. Это пошло, но это то самое, что называется сліяніемъ душъ... — Я остановился. — Вы врно знаете это чувство?

— Да хорошее ли это чувство? — сказалъ онъ.

— Это чувство? — вскрикнулъ я. — Какъ хорошо ли? Да одно только и есть хорошее. Одно чувство, которое даетъ намъ образецъ высшаго счастья, вчнаго. Только то и хорошее чувство, которое похоже на это. ^[109]

— Ну, а уступили бы вы ее другому, если бы знали, что она будетъ счастлива съ другимъ?

— Да разв можно это знать? — сказалъ я, отвиливая отъ вопроса.