Полное собрание сочинений. Том 27.

— Нтъ, я помню, гд то читалъ: еслибы человкъ истинно любилъ женщину, онъ ни за что въ мір не пожелалъ бы быть ея мужемъ, еслибы не зналъ наврно, что онъ самый лучшій мужъ, котораго она можетъ имть. Такъ ли вы любите?

Меня поразило это замчаніе.

— Положимъ, — сказалъ я всетаки, — что есть доля эгоизма въ любви, но это не мшаетъ любви быть высочайшимъ чувствомъ.

— Ахъ, какое это ужасное чувство! — сказалъ онъ для себя больше, чмъ для меня.

— Какъ ужасное! ^[110]— сказалъ я.

— Да, ужасное, ужасное, ужасное, — сказалъ онъ, и глаза его заблестли гнвомъ на кого то. И тотчасъ же онъ поглядлъ на двочку и утихъ. — Любите, — сказалъ онъ потомъ, — любите того, кого любите, отдавайтесь этому чувству, но не восхваляйте его, не воображайте себ, что это чувство лучше, чмъ оно есть.

— Но когда я чувствую, я знаю, что у меня крылья, я люблю черезъ нее всхъ, и васъ, и всхъ.

Онъ ничего не отвтилъ, и мы замолчали. Трутутумъ, только подрагивали подъ нами колеса по рельсамъ.

— Нтъ, нельзя этаго передать другому, — сказалъ онъ.

— Чего?

— Того, в чемъ обманъ, въ чемъ ужасъ этой вашей любви.

— Да въ чемъ же?

Онъ не отвчалъ, а все пилъ свой чай и предложилъ его мн. Я думалъ, что онъ хочетъ прекратить разговоръ, такъ долго мы молчали, но онъ вдругъ поставилъ стаканъ. ^[111]

— Въ чемъ ужасъ? — повторилъ онъ.

— Я не понимаю.

— А поймете, когда узнаете, кто я.

Я вопросительно посмотрлъ на него.

— Я Степановъ. Леонидъ Степановъ.

— Я не знаю.

— Я Степановъ, судившійся 4 года тому назадъ въ Казанскомъ окружномъ Суд, — сказалъ онъ, глядя на меня твердымъ, но холоднымъ взглядомъ.

— Да, Степановъ, но нтъ, я не знаю, я не слыхалъ, не читалъ.

— А я думалъ, что это дло надлало столько шума, что вы знаете. ^[112]

— Но что общаго съ нашимъ разговоромъ? — сказалъ я.

— Что общаго? Дло это — исторія любви, самой, по вашему, возвышенной, хорошей любви.

Я молчалъ.

— Да, вамъ нужно это знать. Можетъ быть, вы не захотите знать меня посл, но мне все равно, я для васъ скажу и для себя. ^[113]