Полное собрание сочинений. Том 3. Рассказы, очерки (1896-1897)

Восстановив в памяти этот рассказ, я лежал и думал, достаточно ли он прост и трогателен? Способен ли он пробудить чувство сострадания в людях, которые будут читать его? И мне казалось — да! Этот рассказ, в его целом, должен произвести желаемое мною впечатление.

С этой мыслью, довольный собой, я стал дремать, сквозь дрему думая уже о празднике и тех материальных заботах, которые он приведет за собой. Расходы, беспокойство… И я думал, что люди сделали дни великих событий днями торжества своей глупости. Никогда человек не бывает более обременен мелочами жизни, чем в праздники.

Часы всё стучали, с беспощадной аккуратностью отмечая бесследно исчезавшие секунды моей жизни. Сквозь сон я слушал шорох снега, он всё усиливался. Фонарь погас. Много новых звуков порождала вьюга — скрипел ставень окна, ветви дерева назойливо постукивали о железо крыши, раздавались чьи-то вздохи, вой, стоны, шёпот, свист, — всё это то сливалось в унылую гармонию, облекавшую сердце тоской, то звучало нежно и тихо, как бы баюкая меня. Точно кто-то рассказывал нервную сказку, полную фантазий, ласкавших душу. Но вдруг — что это?

Мутное пятно окна вспыхнуло голубоватым фосфорическим светом и увеличилось, раздвинулось до стен моей комнаты. А в голубом свете, наполнившем комнату с быстротой, поразившей меня, явилось откуда-то густое, беловатое, дымное облако, в нем сверкали как бы искры, напоминавшие собою человеческие глаза, и оно всё вертелось в странном смятении, точно подверженное действию вихря. Оно вертелось и таяло — становилось прозрачнее, разрывалось в куски, веяло на меня холодом и ужасом, казалось мне необъятным, угрожало мне чем-то. От него исходил шум, похожий на ропот, недовольный и злой. И вот оно разорвалось всё на отдельные куски, занявшие собою всю комнату. Прозрачные в голубом сиянии, пропитывавшем их, они медленно кружились и принимали постепенно знакомые мне, привычные глазу формы. Вон там в углу столпились дети, скорее тени детей, а сзади них фигура старика с седой бородой, какие-то женщины… «Откуда эти тени и что они?» — мелькнул вопрос в моей голове, полной ужаса и изумления.

Но от этих гостей бурной ночи не было скрыто движение мысли.

— Откуда мы и кто мы? — раздался важный голос — голос, звучавший печально и холодно, как шорох снега… — Вспомни! Не знакомы ли мы тебе?

Я молча покачал головой, отрицая всякое знакомство с тенями. А они плавно колебались в воздухе, как бы исполняя, под пение вьюги, какой-то торжественный танец. Полупрозрачные, едва уловимых очертаний, беззвучно толпились предо мной эти странные порождения, и вдруг среди них я различил слепого старика, державшегося за пояс старушки, согбенной и смотревшей на меня укоризненными глазами. Оба они были в лохмотьях, убранных ослепительно блестевшим снегом, и от них на меня веяло холодом. Я знал, кто они, — но зачем они пришли?

— Узнаешь ли теперь? — спросил меня голос. Я не знал, был ли это голос вьюги или голос моей совести, но в нем было нечто властное, порабощавшее меня.

— Итак, ты узнал, кто это, — продолжал голос. — И все другие — тоже герои твоих рождественских рассказов — дети, женщины и мужчины, замороженные тобою ради развлечения публики. Вот посмотри, они пройдут пред твоими глазами, и ты увидишь, как их много и как они жалки, эти плоды твоей фантазии.

Тогда тени заколебались в воздухе и впереди всех явились мальчик и девочка, как два большие цветка из снега и лунного сияния.

— Вот, — пояснял голос, — мальчик и девочка, замороженные тобой под окном богатого дома, где горела елка. Помнишь — они смотрели на нее, мечтали и замерзли…

Бесшумно пронеслись мимо меня мои маленькие герои и исчезли, растаяли в голубом сиянии. А на место их явилась изможденная женщина с печальным лицом.

— Это мать, которая спешила на Рождество в деревню к своим детям, неся им грошовые гостинцы.

Я смотрел на тень со страхом и стыдом.

— А вот еще, — спокойно перечислял голос мои произведения в лице их героев. И эти герои-тени плыли мимо меня, их белые одежды развевались, и я вздрагивал от холода, веявшего на меня. Молчаливые, грустные тени… Медленные движения и невыразимая тоска их мутных взглядов подавляли меня, мне и стыдно было чего-то пред ними, и всё больше боялся я их. Что хотят они сделать со мной? В чем смысл их появления? Что хотят они напомнить мне, или научить меня чему-то явились они?

— Вот и герой твоего последнего рассказа, только что оконченного тобой.