Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Тихон и Маланья

Кое кто подошли къ нему поговорить въ то время, какъ онъ отворялъ ворота и отпрягалъ, и Тихонъ разсказалъ имъ, что карего онъ промнялъ на пгаго кореннаго, a лвую у цыгана купилъ за три цлковыхъ – рзать хотли, а что саврасинькую у него сколько покупать хотли, да онъ за 50 цлковыхъ не отдастъ, потому что она дюже для фельдегерской работы хороша, только съ мста тронь, такъ навскочь; разсказалъ еще кое что про мисодовскихъ ямщиковъ, которые пріхать хотли, которые нтъ, какъ живутъ; но до этаго намъ дла нтъ. Тихонъ поговорить былъ охотникъ и говорилъ складно, но все больше разсказывалъ и про себя говорилъ, а про другихъ не спрашивалъ, главное-же то, что говорить онъ говорилъ, a дла своего ни на минуту не забывалъ. Какъ онъ вынулъ изъ передка узелокъ, изъ котораго торчали баранки, вошелъ въ избу, поклонился образамъ, отдалъ матери, которая одна оставалась въ изб у печи и еще на крыльц вышла навстрчу ему, – какъ потомъ вынулъ запоръ, прислонилъ къ углу, такъ чтобъ не упалъ, откинулъ ворота, подъ уздцы провелъ пристяжныхъ, чтобъ не зацпили, какъ, заткнувъ <рукавицы и кнутъ за поясъ, сталъ снимать петли постромокъ и захлестывать за шлеи, какъ разсупонилъ, вывелъ, нигд ни стукнулъ, ни дернулъ, какъ будто все намаслено было, такъ и спорилось у него подъ руками, нигд не зацпится, не повалится, не соскочитъ, и когда онъ убралъ лошадей подъ навсъ, кинулъ имъ снца изъ ящика и, сдвинувъ шляпу напередъ и оттопыривъ далеко большіе пальцы (такая у него привычка была), нескоро, не тихо, поглядывая по сторонамъ, пошелъ въ избу, такъ и казалось, что вотъ ему еще чт'oбы схватить да сработать. Но работать было ему нечего>. Онъ снялъ шляпу, повсилъ на гвоздь, смахнувъ мсто, снялъ армякъ, свернулъ его и въ александрынской рубах, которую еще не видала на немъ мать, слъ на лавку. Партки на немъ были домашніе, материной работы, но еще новые, сапоги были ямскіе, крпкіе, съ гвоздями; онъ на двор отеръ ихъ снцомъ и помазалъ дегтемъ. Голова была масляная, и онъ теперь еще пригладилъ ее гребешкомъ, который нашелъ на окошк. Онъ зналъ давно этотъ гребешокъ и мсто, на которо[е] его клалъ старикъ. Онъ умылъ руки, оправилъ рукава смявшейся рубахи и сталъ разбирать гостинцы. Для жены былъ ситецъ большими розовыми цвтами, для матери платокъ белый съ коемочкой, бубликовъ было три фунта для всхъ домашнихъ.

* № 2.

Всю ночь напролетъ слышны были псни, крики, говоръ и топотъ на улиц. Ужъ птухи пли четвертый разъ, ужъ звзды[10] только ко гд, рдкія и яркія, виднлись на неб, уже за лсомъ свтле стало, заря занималась и[11] холодная роса опустилась на[12] землю, а еще кое гд слышались шаги, говоръ или псня загулявшихъ для Петрова дня мужика или бабы. Петровъ день веселый лтній праздникъ, праздникъ, который служитъ срокомъ при наемк и праздникъ, съ котораго начинается самое спшное рабочее время. <Не скоро посл Петрова дня придется ночку прогулять мужику или баб, не скоро опять прідутъ изъ работы къ празднику мужья и привезутъ гостинцы и прогостятъ дв ночки, не скоро ужъ дождешься цлаго дня безъ барщины и своей работы.

Коли бы одинъ молодой народъ былъ въ деревн, пожалуй бы и другой день прогуляли. Съ похмлья да съ веселья проспали бы до обденъ, опять похмляться бы стали, ни лошадей бы въ ночное не погнали, ни косъ не отбили-бы, ни дровъ не накололи бъ, хлбушки бы не замсили, холсты бы и рубахи забыли, такого бы дла надлали, что въ мсяцъ бы не справили, но на то старые люди живутъ, праздникъ, не праздникъ, а свое дло помни.> Не одинъ молодой парень вчера съ вечера стукнулъ послдній разъ въ пристнокъ, собралъ свои ладышки за пазуху и печально пошелъ отъ ребятъ домой, куда его давно уже строго зоветъ отецъ, оброталъ лошадей, пустилъ жеребятъ и мимо хоровода на прогулк прохалъ въ ночное, не останавливаясь пошутить съ заигрывавшими бабами. Похалъ одинъ мимо потемнвшихъ ржей, прислушиваясь къ топоту отставшаго стригуна и къ дальнимъ пснямъ хоровода, и кричалъ: кояшка, кояшка! кояшка! и прислушивался, какъ чуть слышно изъ за бабъ ржалъ сзади его жеребенокъ, забжавшій въ барскіе ржи. Не одна молодайка, не доводивши «борша», вышла изъ хоровода, треснула на послдкахъ по спин парня, который хотлъ остановить ее и, топая котами и шурша новой паневой, побжала черезъ улицу къ свекрови, которая звала ее становить хлбушки. <Не все и старые люди умнй молодыхъ. Другой молодой своего дла не забылъ, а старый еще два дня не опомнится.>[13] Много было пьяныхъ и много грха случилось въ этотъ день. Старикъ Лизунъ жену чуть не убилъ досмерти, Ефимъ съ братомъ подрался, Матрюшка съ Настасьи платокъ сорвала, солдатъ Митюшихиныхъ двку осрамилъ, Макарычевъ его оглоблей убилъ. Грха и веселья, какъ всегда, много было; но утро пришло, у каждаго было свое дло, и каждый взялся за него; вспоминать, да разбирать, <да серчать> – некогда.