Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Идейно и эстетически неприемлемым «Двойник» оказался и для А. А. Григорьева. Подойдя к оценке повести с позиций идеалистической, романтической эстетики, Григорьев истолковал ее как наиболее последовательное и крайнее утверждение в искусстве современной «мелочной личности» и ее «дурных» претензий, в чем в 1840-е годы он видел основной порок всей «натуральной школы», противопоставляя ее позиции с этой точки зрения гоголевскому нравственному осуждению «ничтожного героя» (см. выше, стр. 475). Наметив впервые указанную оценку «Двойника» еще в 1846 г., Григорьев развил ее дальше в ряде своих последующих печатных отзывов об этой повести (МГЛ, 1847, 17 марта, № 62, стр. 250; 17 июня, № 131, стр. 524). «„Двойник“, — отмечал Григорьев, — по грешному разумению нашему, сочинение патологическое, терапевтическое, но нисколько не литературное: это история сумасшествия, разанализированного, правда, до крайности, но тем не менее отвратительного, как труп. Больше еще: по прочтении „Двойника“ мы невольно подумали, что если автор пойдет дальше по этому пути, то ему суждено играть в нашей литературе ту роль, какую Гофман играет в немецкой <…> г. Достоевский до того углубился в анализ чиновнической жизни, что скучная, нагая действительность начинает уже принимать для него форму бреда, близкого к сумасшествию. Увы! поневоле вспомнишь мысль гоголевского „Портрета“!..» (см.: <>. Петербургский сборник. ФВ, 1846, № 9, отд. V, стр. 30). «…Вы вчитываетесь в это чудовищное создание, уничтожаетесь, мелеете, сливаетесь с его безмерно ничтожным героем — и грустно становится вам быть человеком, и вы убеждаетесь, как будто, что человек только таков и может быть. Какая же тут вина, ответственность, какой суд над собою? Жил червем и умер червем, и дело копчено: „Une foi mort, on est bien mort“», — писал Григорьев Гоголю 17 ноября 1848 г. (см.: Григорьев, вып. 8, стр. 26–27).

Из других отрицательных суждений о «Двойнике» можно отметить еще краткий отзыв в «Журнале Министерства народного просвещения»: «Что касается повести г. Достоевского „Двойник“ («От<ечественные> зап<пски>», № 2), то желали бы мы не встречать более подобных злоупотреблений таланта и трудов. Нельзя видеть без удивления, как в этой повести разговор действующих лиц зашел за все границы приличия и обратился в какую-то смесь ругательств, нетерпимых для круга образованных читателей» (см.: Обозрение русских газет и журналов за первое трехмесячие 1846 года. ЖМНП, 1846, ч. LI, июль, отд. VI, стр. 104).

Нападки К. С. Аксакова на «Двойника» побудили Белинского в начале 1847 г. к ответному выступлению, в котором он взял Достоевского и его повесть под свою защиту (см.: Белинский, т. X, стр. 98). В то же время в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» Белинский, подводя итоги полемики вокруг «Двойника», дал свою завершающую оценку повести. Признав, что «Двойник» не имел никакого успеха в публике, Белинский повторил свою прежнюю мысль об основной причине этого неуспеха: «В „Двойннке“ автор обнаружил огромную силу творчества, характер героя принадлежит к числу самых глубоких, смелых и истинных концепций, какими только может похвалиться русская литература, ума и истины в этом произведении бездна, художественного мастерства — тоже; но вместе с этим тут видно страшное неумение владеть и распоряжаться экономически избытком собственных сил. Всё, что в „Бедных людях“ было извинительными для первого опыта недостатками, в „Двойнике“ явилось чудовищными недостатками, и это всё заключается в одном: в неумении слишком богатого силами таланта определять разумную меру и границы художественному развитию задуманной им идеи». В связи с этим Белинский выражал уверенность, что, если бы автор «укоротил своего „Двойника“ по крайней мере целою третью, не жалея выкидывать хорошего, успех его был бы другой». Как на другой «существенный» недостаток повести Белинский теперь указал на ее «фантастический колорит». «Фантастическое в наше время может иметь место только в домах умалишенных, а не в литературе, и находиться в заведовании врачей, а не поэтов», — писал он; поэтому повесть Достоевского, высоко оцененная отдельными «дилетантами искусства», не случайно осталась чужда интересам широкой публики (см.: Белинский, т. X, стр. 40–41). Резкость последних замечаний была усугублена впечатлением Белинского от «Господина Прохарчина», вызвавшего его глубокое разочарование и заставившего искать корни творческих неудач Достоевского после «Двойника» в самой этой повести (см. ниже, стр. 504).