Полное собрание стихотворений

Воссяду на кирпич с поникшей головой

Небесного под кровом свода

И буду пред отцом народа

Оплакивать мой жребий злой!»

Ответ был Визирю до слова пересказан,

А тот спешит об нем Калифу донести.

«Тебе ли, государь, отказ такой снести?

Ужель останется раб дерзкий не наказан?» —

Калифу говорил Визирь наедине.

«Да! — подхватил Калиф. — Ответ угоден мне;

И я тебе повелеваю:

Впредь помня навсегда, что в правде нет вины,

Исправить хижину на счет моей казны;

Я с нею только жить в потомках уповаю;

Да скажет им дворец: такой-то пышно жил;

А эта хижина... он правосуден был!»

   <1805>

62. КАРТИНА{*}

Уж ночь на Петербург спустила свой покров;

Уже на чердаках у многих из творцов

Погасла свечка и курилась,

И их объятая восторгом голова

На рифмы и слова

Сама собой скатилась.

Козлова ученик

В своем уединеньи,

Сидевший с Гением в глубоком размышленьи,

Вдруг слышит стук и крик:

«Где, где он? Там? А! Здесь?» — и видит пред собою

Кого ж? — Князь Ветров шарк ногою!

«Слуга покорнейший! а я, оставя бал,

Заехал на часок за собственным к вам делом.

Я слышал, в городе вас все зовут Апеллом:

Не можете ли вы мне кистию своей

Картину написать? да только поскорей!

Вот содержание: Гимен, то есть бог брака,

Не тот, что пишется у нас сапун, зевака,

Иль плакса, иль брюзга, но легкий, милый бог,

Который бы привлечь и труженика мог, —

Гимен и с ним Амур, всегда в восторге новом,

Веселый, миленький, и живчик одним словом,

Взяв за руки меня, подводят по цветам,

Разбросанным по всем местам,

К прекрасной девушке, боготворимой мною —

Я завтра привезу портрет ее с собою, —

Владычица моя в пятнадцатой весне,

Вручает розу мне;

Вокруг нее толпой забавы, игры, смехи;

Вдали ж, под миртами, престол любви, утехи,

Усыпан розами и весь почти в тени

Дерев, где ветерок заснул среди листочков...

Да! не забыть притом и страстных голубочков —

Вот слабый вам эскиз! Чрез два, четыре дни

Картина, думаю, уж может быть готова;

О благодарности ж моей теперь ни слова:

Докажет опыт вам — прощайте!» И — исчез.

Проходит ночь; с зарей, разлившей свет с небес,

Художник наш за кисть — старается, трудится:

Что ко лбу перст, то мысль родится,

И что черта,

То нова красота.

Уже творец картины

Свершил свой труд до половины,

Как вдруг

Почувствовал недуг,

И животворна кисть из слабых рук упала.

Минута между тем желанная настала:

Князь Ветров женится, хотя картины нет.

Уже он райские плоды во браке жнет;

Что день, то новый дар в возлюбленной княгине;

Мила, божественна, при всех и наедине.

Уж месяц брака их протек

И Апеллесову болезнь с собой увлек.

Благодаря судьбину,

Искусник наш с постели встал,

С усердьем принялся дописывать картину

И в три дни дописал.

Божественный талант! изящное искусство!

Какой огонь! какое чувство!

Но полно, поспешим мы с нею к князю в дом.

Князь вышел в шлафроке, нахлучен колпаком,

И, сонными взглянув на живопись глазами:

«Я более, — сказал, — доволен был бы вами,

Когда бы выдумка была

Не столь игрива, весела.

Согласен я, она нежна, остра, прекрасна,

Но для женатого... уж слишком любострастна!

Не можно ли ее поправить как-нибудь?..

Какой мороз! моя ужасно терпит грудь:

Прощайте!» Апеллес, расставшись с сумасбродным,

Засел картину поправлять

С терпением, артисту сродным;

Иное в ней стирать, иное убавлять,

Соображался с последним князя вкусом.

Три месяца пробыв картина под искусом,

Представилась опять сиятельным глазам;

Но, ах! знать, было так угодно небесам:

Сиянье их совсем затмилось,

И уж почти ничто в картине не годилось.

«Возможно ль?.. Это я? —

Вскричал супруг почти со гневом. —

Вы сделали меня совсем уже Хоревом,^[1]

Уж слишком пламенным... да и жена моя

Здесь сущая Венера!

Нет, не прогневайтесь, во всем должна быть мера!»

Так о картине князь судил,

И каждый день он в ней пороки находил.

Чем более она висела,

Тем более пред ним погрешностей имела,

Тем строже перебор от князя был всему:

Уже не взмилились и грации ему,

Потом и одр любви, и миртовы кусточки;

Потом и нежные слетели голубочки;

Потом и смехи все велел закрасить он,

А наконец, увы! вспорхнул и Купидон.

   1790

63. ВОЗДУШНЫЕ БАШНИ{*}

Утешно вспоминать под старость детски леты,

Забавы, резвости, различные предметы,

Которые тогда увеселяли нас!

Я часто и в гостях хозяев забываю;

Сижу повеся нос; нет ни ушей, ни глаз;

Все думают, что я взмостился на Парнас;

А я... признаться вам, игрушкою играю,

Которая была

Мне в детстве так мила;

Иль в память привожу, какою мне отрадой

Бывал тот день, когда, урок мой окончав,

Набегаясь в саду, уставши от забав

И бросясь на постель, займусь Шехеразадой.^[1]

Как сказки я ее любил!

Читая их... прощай, учитель,

Симбирск и Волга!.. всё забыл!

Уже я всей вселенны зритель

И вижу там и сям и карлов, и духов,

И визирей рогатых,

И рыбок золотых, и лошадей крылатых,

И в виде кадиев волков.

Но сколько нужно слов,

Чтоб всё пересчитать, друзья мои любезны!

Не лучше ль вам я угожу,

Когда теперь одну из сказочек скажу?

Я знаю, что оне неважны, бесполезны;

Но всё ли одного полезного искать?

Для сказки и того довольно,

Что слушают ее без скуки, добровольно

И может иногда улыбку с нас сорвать.

Послушайте ж. Во дни иль самого Могола,