Полное собрание творений. Том II. Письма

Эту непрерывную эволюцию и постепенную унификацию наиболее наглядно можно наблюдать в области философии. В начале эллинистического периода мы видим необычайное множество школ сократического и софистического толка. Но, начиная с III века до Р. X., происходит особого рода сортировка. В Афинах остаются только те школы, основатели которых позаботились о хорошей организации их как институций: школа Платона, Аристотеля и Теофраста, Эпикура, Зенона и Хрисиппа. Наряду с этими четырьмя школами существуют две духовные (spirituelles) традиции – скептицизм и кинизм. После крушения институциональных основ афинских школ в конце эллинистической эпохи, частные школы и даже субсидируемые государственные кафедры продолжают образовываться по всей Империи и заявлять о своей принадлежности к духовной традиции ее основателей. Таким образом, в течение шести веков – с III века до Р. X. по III век н. э. – царит удивительная стабильность шести традиций, о которых мы говорили. Однако, начиная с III века по Р. X. – завершая движение, наметившееся в I в., – платонизм еще раз с помощью тонких смысловых сдвигов и многочисленных реинтерпретаций вберет в себя своеобразный синтез аристотелизма и стоицизма, в то время как все остальные традиции станут маргинальными. Этот феномен унификации имеет важнейшее историческое значение. Неоплатонический синтез – благодаря авторам поздней античности, арабским переводам и византийской традиции – будет господствовать над мыслью Средних веков и Возрождения и станет в некотором роде общим знаменателем еврейских, христианских и мусульманских теологий и мистических практик (mystigues).

Мы сделали очень краткий очерк основных направлений развития истории философских школ в античности. Но наша история эллинистической и римской мысли – как история античной рhilosophіа – не столько история разнообразных доктрин и их особенностей, сколько история самой сущности феномена philosophia и общих характеристик «философа» и «философствования» в античности. Речь идет о том, чтобы попробовать исследовать некоторую странность этого феномена, дабы затем лучше понять странность его постоянства в истории западной мысли. Зачем, спросите вы, говорить о странности, в то время как речь идет о вещи обычной и распространенной? Разве философский оттенок не окрашивает всю эллинистическую и римскую мысль? А обобщение и вульгаризация философии разве не являются характерной чертой той эпохи? Философия присутствует повсюду – в речах, в романах, в поэзии, в науке, в искусстве. Однако это не должно вводить в заблуждение: пропасть лежит между всеобщими идеями, общими местами, служащими украшением сюжета, и настоящим «философствованием». Оно подразумевает разрыв с тем, что скептики называли bios (т. е. с будничным образом жизни), упрекая других философов в пренебрежении привычными взглядами и поведением, общепринятым порядком жизни, который для скептиков состоял в уважении обычаев и законов, в необходимости художественной и экономической деятельности (téchnigues artistigues et économigues), в удовлетворении потребностей тела, в вере в необходимость для такой деятельности внешних условий. Впрочем, выступая за следование общепринятому жизнеустройству, скептики при этом сами оставались философами: они практиковали упражнение, в целом довольно странное – отказ от суждения, и стремились к невозмутимому спокойствию и душевной безмятежности, которых не знала повседневная жизнь.

Именно этот разрыв философа с условностями будничной жизни так остро чувствуют не-философы. У комических и сатирических авторов философы предстают странными, если не опасными персонажами. Верно, впрочем, и то, что на протяжении всей античности число шарлатанов, выдававших себя за философов, должно было быть значительным, – и Лукиан, например, охотно упражняется в красноречии на их счет. Однако и юристы считают философов особыми людьми. В тяжбах между кредиторами и должниками власти не должны, согласно Ульпиану, заботиться о философах, поскольку последние сами проповедуют презрение к деньгам. Среди распоряжений императора Антония Благочестивого по части вознаграждений и компенсаций отмечается, что если философы будут придираться к пустякам относительно своей собственности, то докажут, что они вовсе не философы[1666]. Итак, философы являются особыми и странными людьми. Эти странные эпикурейцы ведут строгую жизнь, практикуя в своем философском кругу полное равенство между мужчинами и женщинами, и даже между замужними женщинами и куртизанками; странные римские стоики без корысти управляют доверенными им провинциями и – единственные – принимают всерьез законы против роскоши; странный римский платоник – сенатор Рогациан, ученик Плотина – в день, когда он должен был вступить в должность претора, отказывается от этого, оставляет все свое имущество, освобождает своих рабов и начинает есть через день. Странные все эти философы, поведение которых – не будучи предписанным религией – тем не менее порывает с обычаями и привычками простых смертных.