Полное собрание творений. Том II. Письма

Если «Греческая литература на Западе...» вызвала удивление, то «Исследования Исповеди святого Августина», первое издание которых вышло в 1950 году, спровоцировали почти скандал, в частности, из-за интерпретации рассказа Августина о собственном обращении, предложенной Пьером Курселем. Августин рассказывает, что, плача под фиговым деревом, терзая себя настойчивым вопрошанием и горькими упреками в нерешительности, он услышал детский голос, повторявший: «Возьми и читай». Тогда он открыл наугад, будто вытягивая жребий, Послание Павла и прочел фразу, обратившую его. Основываясь на глубоком знании литературных приемов Августина и традиций христианской аллегории, Пьер Курсель осмелился написать, что фиговое дерево могло иметь чисто символическое значение, представляя собой «губительную тень Греха», а детский голос мог быть также введен в качестве литературного образа, чтобы аллегорически подчеркнуть божественный ответ на вопрошание Августина. Пьер Курсель и не подозревал о том, какую бурю он вызовет таким толкованием. Она бушевала почти двадцать лет, крупнейшие имена мировой патристики вовлеклись в спор. Разумеется, я не хочу вновь начинать его, но хочу подчеркнуть, насколько методологически интересной была позиция Пьера Курселя. В основе ее – очень простой принцип, согласно которому текст должен интерпретироваться в зависимости от литературного жанра, к которому он принадлежит. Большинство противников Курселя были жертвами нынешнего устаревшего предрассудка, состоящего в том, что Исповедь Августина – прежде всего автобиографическое свидетельство. Курсель, напротив, понял, что Исповедь – главным образом теологическое произведение, каждая из сцен которого может иметь символическое значение. Мы всегда удивлялись, например, тому, как длинен рассказ о краже груш, совершенной Августином в отрочестве. Эти длинноты объясняются тем, что фрукты, украденные в саду, становятся у Августина запретным плодом, похищенным в Эдеме, и являются поводом для теологических рассуждений о природе греха. В этом литературном жанре очень сложно отделить символические сцены от описаний исторических событий.

Большая часть трудов Пьера Курселя посвящена наблюдениям за судьбами великих идей, таких как «Познай самого себя», или великих произведений, таких как Исповедь Августина или Утешение Боэция, в истории западной мысли. Своеобразие многих книг, написанных в этом ключе, состоит в том, что литературное исследование дополняется иконографическими изысканиями, относящимися, например, к иллюстрированию Исповеди или Утешения на протяжении веков. Эти иконографические исследования, основополагающие для реконструкции истории воображения и религиозных представлений, проводились совместно с Жанной Курсель, чьи большие познания в сфере истории искусства и иконографического описания весьма обогатили труды ее мужа.

Это слишком краткое изложение, надеюсь, приоткрыло вам общую картину изысканий Пьера Курселя. Начав свой путь с поздней античности, он углубился (особенно в книге о «Познай самого себя») в философию императорской и эллинистической эпохи, параллельно исследуя судьбы античных произведений, идей, тем, образов в западной традиции. И я хотел бы, чтобы моя история эллинистической и римской мысли полностью соответствовала духу и направлению трудов Пьера Курселя.

Теперь, руководствуясь планом, определенным Пьером де ла Раме, я должен представить вам то, что он сам называл ratіо типеrіs оfficiigие поstrі: предмет и метод моего изучения. В названии кафедры слово «мысль» может показаться довольно туманным; действительно, оно применимо к обширной и довольно неопределенной сфере – от политики до искусства, от поэзии до науки и от философии или религии до магии. В любом случае, оно приглашает в увлекательное путешествие в бескрайний мир чарующих произведений, созданных в течение того огромного исторического периода, который я взялся изучать. Мы, может быть, примем раз-другой это приглашение, но наша основная цель – приблизиться к главному, распознать типичное и показательное, уловить Urphänomene, как сказал бы Гете.