Полное собрание творений. Том II. Письма

Я упомянул о тесной связи между греческим и латынью, филологией и философией, эллинизмом и христианством. Верю, что эта формула точно соответствует духу учения Пьера Курселя, которому я наследую, если можно так выразиться, по непрямой линии, через посредство Рольфа Штейна, который был моим коллегой и которому я выражаю сегодня свое уважение. Думаю, что в этот вечер Пьер Курсель, столь внезапно нас покинувший, присутствует в сердце многих из нас. Он был для меня не только учителем, многое открывшим, но и заботливым другом. Сегодня я буду говорить о нем только как об ученом, чтобы коснуться его огромного наследия, состоящего из трех больших книг, бессчетных статей, сотен рецензий. Не знаю, оценено ли значение этого гигантского труда. Уже первые строки его великой книги «Греческая литература на Западе от Макробия до Кассиодора» позволяет судить о том, насколько подход Курселя был революционен для своего времени: «Большой книге об эллинистической литературе на Западе от смерти Феодосия до юстинианского завоевания есть чем удивить», – пишет Пьер Курсель. Удивляет прежде всего то, что латинист заинтересовался греческой литературой. Впрочем, как отмечает Пьер Курсель, именно греческая литература сделала возможным рождение литературы латинской, именно она создала Цицерона – наиболее законченный тип греко-римской культуры в ее апогее, именно она вытеснила и заменила латынь греческим языком во II в. по Р. X. Нужно, однако, с сожалением констатировать, что несмотря на инициативу и пример Пьера Курселя – в силу предубеждения, доселе не изжитого и ведущего к губительному разрыву, проходящему между французскими исследованиями в области латыни и греческого, – то, что Пьер Курсель говорил в 1943 году, остается, к несчастью, верным и сегодня: «Я не знаю системной работы, которая исследовала бы греческое влияние на римскую мысль или культуру». Удивляет и то, что латинист посвятил столь значительное произведение поздней эпохе и показал, что в V и VI веках, во время так называемого декаданса, греческая литература переживала возрождение, которое – благодаря Августину, Макробию, Боэцию, Марциалу Капелле и Кассиодору – позволило западному Средневековью сохранить контакт с греческой мыслью до тех пор, пока арабские переводы не открыли более богатый ее источник. Удивляет и то, что филолог затрагивает проблемы истории философии, показывая масштабное влияние, оказанное греческим и языческим неоплатонизмом на христианскую латинскую мысль, и – важное уточнение – не столько влияние Плотина, сколько его ученика Порфирия. Еще одно удивительное: этот филолог приходил к своим результатам исключительно филологическим методом – он не довольствовался туманными аналогиями между неоплатонической и христианской доктринами, не определял на глаз оригинальность или вторичность, одним словом – не доверялся риторике и вдохновению, выводя свои заключения. Напротив, следуя в этом примеру Поля Анри, ученого – издателя Плотина (работы которого и для меня является образцом научного исследования), Пьер Курсель сравнивал тексты. Он открывал то, что все могли увидеть, но никто до него не замечал: такой-то текст Амвросия – буквальный перевод из Плотина, такой-то текст Боэция – буквальный перевод неоплатонического греческого комментатора Аристотеля. Этот метод позволил установить бесспорные факты, освободить историю мысли от приблизительности, от художественной расплывчатости, в которую некоторые историки, даже современники Пьера Курселя, имели склонность ее облачать.