Полное собрание творений. Том II. Письма

Но этот исторический топос будет в основном топосом для размышлений, о которых мы говорили, поскольку они доминировали и по-прежнему доминируют в нашей западной мысли. Например, Платон определял философию как упражнение в смерти, понимаемой как разделение души и тела. Для Эпикура и эпикурейцев это упражнение в смерти принимает новый смысл; оно становится осознанием конечности существования, что дает бесконечную цену каждому мгновению: «Считай, что каждый день, сияющий для тебя, будет для тебя последним; тогда с благодарностью ты примешь каждый нежданный час»[1681]. В стоицизме упражнение в смерти принимает другой характер; оно призывает к немедленному обращению и делает возможной внутреннюю свободу: «Пусть смерть будет перед твоими глазами каждый день, и у тебя не будет никакой низкой мысли и никакого чрезмерного желания»[1682]. Одна из мозаик Римского Национального музея вдохновлена этим размышлением (возможно, не без иронии). Она изображает скелет с косой, сопровождаемый надписью: Gпôthi seauton – «Познай самого себя». Что бы там ни было, данная тема будет обильно использоваться и в христианстве. Иногда она трактуется там близко к стоицизму, как в этом размышлении монаха: «С момента начала нашей беседы мы приблизились к смерти. Не будем же предаваться сну, пока у нас на это есть время»[1683]. Но она радикально изменяется, смешиваясь с собственно христианской темой участия в смерти Христа. Оставляя в стороне всю богатую западную литературную традицию, так хорошо иллюстрированную главой из Монтеня «Философствовать значит учиться умирать», – мы сможем перейти прямо к Хайдеггеру, чтобы и в его определении подлинности существования как ясном предвосхищении смерти найти это фундаментальное философское упражнение. Связанная с размышлением о смерти тема ценности мгновения играет принципиально важную роль во всех философских школах. Это в целом осознание внутренней свободы. Можно было бы резюмировать ее так: «Ты нуждаешься только в себе самом, чтобы немедленно поместить себя во внутренний мир[1684], отказываясь от беспокойства о прошлом и о будущем. Ты можешь быть счастлив, начиная с данного момента, или же никогда не будешь счастлив». Стоик будет добиваться внимания к самому себе, радостного согласия с настоящим моментом, который навязывается нам судьбой. Эпикуреец будет воспринимать это освобождение от заботы о прошлом и о будущем как облегчение, чистую радость существования: «В то время как мы разговариваем, завистливое время убегает, лови же сегодняшний день, не доверяясь завтрашнему»[1685]. Это знаменитое lаеtus іп рraesens Горация – «наслаждение чистым настоящим»[1686] (если использовать прекрасное выражение Андре Шастеля[1687] но поводу Марсилио Фичино, который как раз и сделал своим девизом эту формулу Горация). История этой темы в западной мысли также очень увлекательна. Не могу устоять перед удовольствием привести здесь диалог Фауста и Елены, вершину второй части Фауста Гёте: «Nun schaut Geist nicht vorwärts nicht zurück, Diе Gegenwart allein ist unser Glück»[1688].

Я завершаю свою речь, и это значит, что я только произнес называвшуюся в античные времена еріdeixis, торжественную речь – как это делали профессора во времена Либания, которые декламировали, чтобы привлечь слушателей, стараясь одновременно показать несравненную ценность своей специальности и продемонстрировать свое красноречие. Было бы интересно исследовать исторические дороги, по которым этот античный обычай перешел к первым профессорам Коллеж де Франс. Во всяком случае, сейчас мы с вами очень верные последователи греко-римской традиции. Филон Александрийский говорил о торжественных речах, что лектор «там преподносит на виду у всех (представляет публично) плод длительных усилий, предпринятых им наедине с самим собой, как художники и скульпторы, создавая свои произведения, ищут аплодисментов публики»[1689]. Он противопоставлял такое поведение настоящему философскому обучению, в котором учитель приспосабливает свое слово к состоянию слушателей и предоставляет им лекарства, в которых они нуждаются, чтобы излечиться.