Полнолуние

По дороге проходили люди и оглядывались на него. Промчался потрепанный, вылинявший «газик», подняв желто-бурое облако пыли. Пыль оседала на ФЭД, на кожаную сумку, что была брошена поодаль на траву, хрустела на зубах.

Он встал и пошел к деревне. Почему-то очень захотелось молока. Это же здорово: буханка деревенского пшеничного хлеба и огромная кружка молока!

Гай повернул к крайнему слева дому.

Во дворе желтоволосая девочка лет семи-восьми стирала в оцинкованном корыте цветастые тряпки. Девочка обернулась и без боязни уставилась на него. Глаза ее были голубые, чистые-чистые и доверчивые. Вначале они остановились на его лице — усталом и растерянном, с серыми, скучными глазами и большим носом, но тотчас скользнули на фотоаппарат в кожаном футляре.

— А вы карточки делаете? — деловито спросила она, поглядывая то на его лицо, то на фотоаппарат.

— Делаю. А как же! — И спросил, вспомнив о молоке и краюшке хлеба: — Мама дома?

— На отделенье побегла, на ферму.

— А папа?

— Папка в поле поехали. На машине! С самим Ев… Евстратычем…

— Евстратычем? А кто он такой?

— Он самый главный, — по-взрослому значительно сказала девочка.

— Над кем же главный?

— Не знаете? Надо всеми. Он все может. Прошлый год папе премию выдал. Взял и выдал!

— Какой добрый! За что же он папу наградил?

— А за урожай. И ноне тоже наградит. У папы рожь — во, выше меня!

И тут выяснилось, что ее папа — бригадир, знаменитый мастер урожаев и что сейчас он уехал с Евстратычем на делянки.

2

Над полем гасли краски дня. За увалы, будто в море, падало солнце.

Предвечерняя тишина висела над полем. Гай слышал, как отдавался топот его ног. Наверно, далеко было слышно и его сапкое дыхание.

Еще издали он увидел на поле старый «газик». Солнечный луч красновато вспыхнул на лобовом стекле. Но людей у машины не было.

Гай взглянул вдаль, и сердце его сжалось от радости: до самого гребня увала тянулись посевы ржи. Стебли, стебли, стебли, слитые в густую темную массу.

«Где же бригадир? Где Евстратыч? Вот бы снять их в густой ржи! Вот бы…» И Гай с тоской оглянулся на солнце. На круглом темени увала лежала его красная краюха. Света еще вполне хватит. Только бы найти бригадира и того самого Евстратыча, который «все может».

Нет, не зря сказал редактор, что он, Гай Хохлов, парень везучий…

Из-за бугра, освещенная красным светом, показалась чья-то голова. Скоро силуэт человека четко вырисовался на фоне огненного неба и заслонил краешек солнца. Рядом вырос еще один силуэт. Еще… Еще…

Гай побежал навстречу силуэтам. Вот там, где посевы так густы, он и снимет их. Четверо мужчин шли навстречу. Впереди высокий, смуглолицый, лет тридцати пяти, с черной пышной шевелюрой. Такая шевелюра — украшение любого снимка. Какой фотограф не мечтает заполучить подобную прелесть! Это, наверно, и был Евстратыч. Торопливо объясняя, кто он и зачем приехал, Гай на ходу готовил свой ФЭД.

Шевелюра спросила у подошедшего низкорослого:

— Евстратыч, не хотите ли попасть в газету?

Ах вот он какой, Евстратыч, человек, который «все может»! Он широк в кости, грузноват. Лицо у него квадратное. Залысины, уходящие далеко в рыжеватые густые волосы, не удлиняли его, а как бы еще усиливали квадратность.

Он был в темно-синем кителе, галифе, в хромовых запыленных сапогах.

«Да, этот все может», — согласился Гай. Но думать было некогда. Он уже вошел в свою роль, и ничто на свете не могло его остановить, и теперь не было для него ни начальников, ни старших, и он распоряжался людьми как хотел. И люди подчинялись ему, с какой-то непонятной робостью глядя на его аппарат и уважительно и терпеливо перенося все мытарства, на какие обрекал их фотокорреспондент.

— Встаньте, пожалуйста, вот так. Да, да, в ряд… Вот так…

Четверо стали спиной к закату.

Темные лица, угрюмые, с провалами на щеках. Тень! Нет, так не получится.

— А теперь лицом к солнцу!

Четверо повернулись. Лица их чуть ожили, с них ушла тень.

— Евстратыч, чуть-чуть вперед! — командовал Гай. — Вот так. Нагнитесь, ну, ну, касайтесь рукой колосьев! Ну, не стесняйтесь, поиграйте со стебельками. Пожалуйста!

Есть кадр! Первый кадр. Жаль, лица у Евстратыча не видно, лицо в тени. Зря девчонка наболтала про рожь. Рожь совсем еще жалкая, где-то внизу под руками. Гай плюхнулся на землю. Он попробует снять снизу. Сквозь стебли ржи, может быть, что и получится. Он сделал один за другим несколько снимков, радуясь тому, что лицо у Евстратыча вовсе не одеревеневшее, а выразительно-суровое, с властными складками у крупного рта. Это лицо хозяина. На первом плане оно будет держать снимок. Вовсе не обязательно ставить человека в центр группы, если хочешь выделить его. Просто надо выбрать место, где лицо проявится во всей его сущности.

Евстратыч лучше всего смотрелся именно тут, где он стоял. Его деловитое лицо как бы подчеркивало реальность обстановки. А тот, с шевелюрой, улыбается, и третий, в шляпе, которого Гай так и не успел рассмотреть, тоже улыбается. Только один человек остается за кадром, тот худенький и стеснительный. Но это и к лучшему: не фотогеничен…