Полнолуние

Однако на сей раз Александр не поддался, хотя чуть не плакал вместе с нею, сопереживая Софии от всего своего холодного сердца. В последние дни, когда Эдгар еще был дома, мать старалась возместить прежнее невнимание, трепеща от ожидания разлуки с ним. Она не могла наглядеться на своего мальчика и изливала на него запоздалую любовь. Мать буквально замучила и заласкала его. За эти длинные недели Эдгар видел столько поцелуев и прочих проявлений любви со стороны всегда такой сдержанной мамочки, сколько не помнил за всю свою жизнь. Однако София была удивлена и разочарована, наткнувшись на холодность с оттенком боязливой стеснительности. Эдгар вежливо отстранялся и избегал ее ласки, стараясь спрятаться подальше от матери, – он любил, почти боготворил ее, но предпочитал держаться поодаль.

В миг расставания София уже не плакала и почти не испытывала прежнего порыва любви к сыну, но все же чуть не задушила в объятиях, осыпая поцелуями и ощущая, как пытается освободиться этот бесчувственный ребенок, отвергая ее. Когда Эдгар уехал, София так тосковала, что вскоре родила еще одно дитя – на сей раз дочь, о которой мечтала из страха, что второй сын тоже окажется больным гемофилией. Женщины никогда не страдали этим недугом. Сестра Эдгара Эвелина-Офелия, родившаяся через десять лет после него, была плодом любви и спокойного супружеского счастья. По традиции София дала девочке одно польское имя и второе – английское, на сей раз из «Гамлета»[8]. С дочерью София раскрылась как мать. Роды прошли несравнимо легче, молока у нее было в избытке, как и материнской любви.

Эдгар жил при университете, проводя дома каникулы – лето и Рождество. Он возвращался из Варшавы, оживленный от новых впечатлений и при этом безупречно воспитанный. Мальчик приобрел безукоризненные манеры и удивительную светскую томность, отнюдь не детскую. Казалось, Эдгар нисколько не скучал по дому и он там нежеланный гость, хотя родители были приветливы и исполняли все его капризы. Александр преисполнился гордостью и надеждой, что из хрупкого болезненного ребенка все-таки что-то выйдет, хотя воином ему не бывать. София была всецело поглощена дочерью и возилась с маленькой Эвелиной, как с куклой. Эдгаром мать восхищалась, следя за ним на расстоянии и видя вместо своего ребенка взрослого человека. А он был все время вдали от нее, даже когда находился рядом. Эдгара по-настоящему не знали ни отец, ни мать.

Его отношение к младшей сестре отличалось нежностью, затаенной в глубине души и проскальзывающей лишь мельком. Обычно Эдгар не замечал сестренку, и ее очаровательное личико в обрамлении золотистых локонов превращалось в привычную часть домашней обстановки. Иногда он словно просыпался и вспоминал о ней, ласково приближая к себе и задаривая мелкими вещичками. Эвелина таяла от редкого проявления внимания со стороны брата, а Эдгар с легкостью снова ее забывал.

Как-то утром, после грозовой ночи, София встревожилась, не найдя маленькую дочь в кроватке. Она знала, что Эвелина боится грозы, – раньше ей приходилось успокаивать девочку, пока та не заснет, утомившись плачем. Теперь же София сочла нужным оставить дочку одну, чтобы та училась преодолевать свои страхи. Мать стала беспокойно искать и звать Эвелину, побывав везде, в каждой комнате дома Вышинских, кроме закрытых апартаментов Эдгара. Он еще спал, потому что был с вечера нездоров и чувствовал слабость. Софии вдруг стало неловко от осознания того, что ее сын, которому должно было вот-вот исполниться тринадцать, уже не мальчик. Она теперь стеснялась запросто войти к нему в спальню, а будить больного Эдгара стуком в дверь не хотела. София остановилась в раздумьях, но все же тревога за дочь возобладала, оказавшись сильнее неусыпного волнения из-за недуга сына. В любви к дочери мать черпала силы и, находя утешение в отклике ласковой малышки, забывала истомившую ее боль.

София неслышно приотворила дверь, которая не скрипела, будучи смазанной маслом, чтобы оберегать чуткий сон Эдгара. Она заглянула в щелку и тут же в смятении вошла. Ее дети спали рядышком, как котята, спокойно и блаженно. Их головы с беспорядочно спутавшимися волосами светились золотом на одной подушке. У них почти не было общего детства, и сейчас они встретились в нем, на мгновение соприкоснувшись. Эдгар, лицо которого было еще нежнее во сне, неосознанно обнимал сестру. Он казался совершенным мужчиной, несмотря на дремотную беззащитность и то, что он был гораздо бледнее румяной малышки. Эвелина согревала брата своим теплом, прижимаясь щекой к его щеке. Она казалась куклой в его объятиях, а вместе они являли взору такую трогательную картину, что София не сдержала слез умиления. Эдгар проснулся, ощутив присутствие матери, хотя она вошла бесшумно.

– Доброе утро, мама, – сказал он, незаметно отодвинувшись от Эвелины. Он сел и с сонным видом принялся расправлять растрепавшиеся локоны.

– Как ты себя чувствуешь? – шепотом спросила София.

– Спасибо, неплохо, – со скрытым неудовольствием ответил Эдгар, встряхнул волосами и трагически вздохнул.