Полнолуние

Эдгар привык жить в свое удовольствие, ему казалось неподобающим брать на себя роль дуэньи и присматривать за Эвелиной. После похорон он нанял для сестры компаньонку дворянского происхождения по имени Зилла, а сам уехал в столицу, где задержался на полтора года, наведываясь домой лишь изредка. Эдгар был владетелем этого некогда процветающего поместья, но не настоящим хозяином. Он мало понимал в земельных делах, гроссбухах и чаяниях крестьян, несмотря на свои университетские знания. При нем жизнь этого маленького мира стала запущенной, невзирая на внешний лоск и красоту, что только и волновало непрактичного Эдгара. В поместье случался праздник, когда он подкатывал в карете к беломраморным ступеням особняка и торжественно появлялся перед младшей сестричкой, выбегающей ему навстречу. Его не заботило, что единственная обожаемая сестра, которую он не терял из виду, бесприданница. Эвелине уже минуло двадцать лет, и ее шансы выйти замуж таяли с каждым прожитым годом.

Глава 16

Ясный майский день клонился к закату в ту пору, когда Эдгар подъезжал к заброшенному родовому поместью. Из окна кареты он любовался своими владениями: тенистыми лесами, нежно-зелеными всходами на возделанных полях, которые казались ему бескрайними. На первый взгляд ничто не выдавало той истощенной бедности, что давно пустила корни в этой земле. Врожденная беспечность, доставшаяся Эдгару в наследство вместе с гордостью предков, застила ему глаза романтической картиной расцвета весны.

Близ лесной опушки, откуда уже был виден господский дом, он вдруг приказал остановить карету. Пламенный закатный час озарялся светом костра, вокруг которого резвились девушки из окрестных деревень. Эдгар и не подумал бы здесь задерживаться, если бы не заметил среди мелькающих в хороводе лиц свою сестру. Это великовозрастное дитя позабыло свой род и играло с огнем, кружась в толпе простолюдинок, но в ней не было ничего общего с неопрятными крестьянками, от которых разило потом и навозом, вызывающими у Эдгара только презрение. Напротив, ее прелесть приобрела неожиданно выгодную оправу. Эвелина выделялась не только несравненной белизной кожи и свежестью румянца, но и богатством деревенского костюма, который стал для нее маскарадным: рубашка была сшита из тончайшего батиста, а юбка – из алого шелка. Завидев подъехавшую карету, Эвелина залилась краской, будто ее застигли на месте преступления, но немедленно двинулась навстречу брату, чинно подобрав юбку. Эдгар посчитал ниже своего достоинства выходить из кареты, поэтому повел разговор через резное окно, в котором его лицо вырисовывалось строго и идеально, как в раме портрета, само воплощение благородства.

– Приветствую тебя, моя дорогая, – с прохладцей произнес он, едва коснувшись губами ее пальчиков весьма сомнительной чистоты. – Признаться, не ожидал встретить тебя здесь.

Эвелина глянула на него с лукавым смущением, больше похожим на кокетство, – в родниковых глазах еще догорали искорки ведьминского костра, и на Эдгара дохнуло ее подспудным жаром.

– Обещай, что не выдашь меня Зилле, прошу тебя! – пролепетала она, встряхивая растрепанными косами. – Пусть это будет нашей тайной!

– Ладно, только при условии, что ты сейчас же поедешь со мной домой, – ответил брат, стараясь выказать подобающую случаю суровость.

Эдгар помог сестре забраться в карету, не преминув отметить про себя, что свободная юбка не скрывает очертаний ее ног. Всю недолгую дорогу домой оба хранили молчание. Эвелина раздумывала, как избегнуть дотошного внимания Зиллы, а Эдгар пытался прочесть немудреные мысли сестрицы, поглядывая на ее профиль, неузнаваемый без взбитых локонов. Он удивлялся своей сестре, ее смелости и скрытности, и глубоко в душе шевельнулось нечто, напоминающее ревность. Эдгар подумал, что деревенская свобода представляет опасность для его сестры-невесты. В начале июня ей исполнится двадцать один год. Глядишь, недалек тот день, когда она устанет цвести в одиночестве и влюбится в какого-нибудь садовника, и тогда опека Зиллы окажется бесполезной. Эвелина, выращенная на молоке, свежем хлебе и яблоках, словно впитала в себя все прелести сельской жизни. Она напоминала лесную нимфу с пасторальной картины: нежный румянец, глаза голубые, как цветки цикория, волосы пшеничного оттенка и женственная фигура. От нее исходил тонкий аромат роз, и сама она была прекрасна, как распустившийся на заре бутон. Эвелина вышла за рамки привычного образа маленькой девочки, которой не положено иметь желаний, и беспокойство за нее стало первой ступенькой в череде грядущих перемен.