Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге

Кремлевские сидельцы меж тем наивно радовались, что скоро придет к ним на помощь гетман Жолкевский. Это известие только ожесточило осаждающих, и бедняге Госевскому приходилось выдерживать приступ за приступом, а гетман все не шел. Сигизмунд вроде бы предложил ему управление Москвой и даже Московией, если тот усмирит бунтующий народ. Но гетман не принял предложения. Он ответил Сигизмунду, что теперь уже слишком поздно, и уехал в свои владения. Он больше не хотел связываться ни с королем, ни с русскими.

Так что в Кремле поляки с думцами ждали его помощи совершенно напрасно. Гетман только, точно в насмешку, прислал к ним гонца с пожеланием доброго здоровья. Осажденные с тем же гонцом обвинили его в нарушении клятвы и пригрозили страшным судом и богом. Гетман не ответил.

А Сигизмунд все стоял под Смоленском. Осада ничуть не помогала. Тогда он пошел на решительный приступ. Но и горожане поняли, что это решительный приступ. И они сделали ровно то, что когда-то несчастные немцы Магнуса: когда стало ясно, что стены не выдержат, смоляне взорвали порох, и на воздух взлетел весь тот Смоленск, о котором мечтал король. Выжившие смоляне вместе с воеводой Шеиным попали в плен. Вместо цветущего города королю достались развалины.

Смешно, но Сигизмунд гордился и считал это победой. Героя последнего приступа Потоцкого он хорошо наградил. После этой победы, забыв о всякой Москве и гарнизоне Госевского, Сигизмунд торжественно развернулся и… ушел в Польшу.

На его место двинулся талантливый полководец гетман Ходкевич. Гетмана вызвали из Ливонии, где он успешно бил шведов. Теперь его просили бить русских.

Что же касается короля, 1612 год был для него триумфальным. Он въехал в свою столицу как победитель. Победитель привез с собой (правда, руками гетмана Жолкевского) и полное свидетельство триумфа — семейство Шуйских. Пленников провезли по городу перед глазами любопытной публики. Шляхта глядела на бывшего царя так, как в цирке на забавных обезьянок. Впрочем, представляя Василия, гетман Жолкевский сказал проникновенно, что «самые знаменитейшие Венценосцы не могут назваться счастливыми до конца своей жизни».

Своих пленников он поручил великодушию Сигизмунда. Это великодушие требовалось: Юрий Мнишек откровенно обвинял Василия, что тот погубил его Марину. И он был прав: ее судьба действительно на совести Шуйского. Несчастная Марина, которую сдали приверженцы второго самозванца, находилась в руках Заруцкого. Тот стерег ее и возил за собой, сделав не царицей, а пленницей. Он даже отобрал у Марины ребенка, которого обихаживала какая-то «мамка». Заруцкий, как ему думалось, имел на руках беспроигрышный козырь — царевича Ивана. Но под это знамя почему-то не хотели вставать.

Ляпунов требовал собрания депутатов от всей земли для выборов нового царя. Составленную им уставную грамоту подписали представители со всей земли: в ополчении были и бояре, и дворяне, и жители 25 городов. Ляпунов, правда, в истинно русском царе успел разочароваться. Теперь он думал, что будет лучше взять государя их хорошей христианской страны. Ему казалось, что такая страна — Швеция. Новгородцы думали так же. Они имели на примете сына Карла Девятого.

Так что Ляпунов послал в Новгород своих людей, чтобы договориться с Делагарди о принятии шведского королевича Филиппа. Его посол Бутурлин объяснил Делагарди этот выбор так: «Два бедственные избрания доказали, что подданному нельзя быть у нас Царем благословенным».

Но у Делагарди было свое на уме: он хотел отошедших назад к русским крепостей. Переговорщики возмутились и связались с Ляпуновым. Тот знал, что Делагарди только пробует торговаться. Так что он распорядился «впустить их в Невскую крепость и выдать им несколько тысяч рублей из казны Новогородской, если они поспешат к Москве, чтобы вместе с верными Россиянами очистить ее престол от тени Владиславовой — для Филиппа».

Об этом упущенном шансе Карамзин сожалел: если бы Делагарди «неукоснительно присоединился к нашему войску под столицею, чтобы усилить Ляпунова, разделить с ним славу успеха, истребить Госевского и Сапегу, отразить Ходкевича, восстановить Россию: то венец Мономахов, исторгнутый из рук Литовских, возвратился бы, вероятно, потомству Варяжскому, и брат Густава Адольфа или сам Адольф, в освобожденной Москве законно избранный, законно утвержденный на престоле Великою Думою земскою, включил бы Россию в систему Держав, которые, чрез несколько лет, Вестфальским миром основали равновесие Европы до времен новейших».

Возвращение престола Рюриковичей потомкам Рюрика он считал справедливым. Ведь смогли же варяги успокоить мятежных словен, мерю и весь в IX веке? Смогли бы и в XVII.