Полный курс русской истории: в одной книге

«Ей нельзя отказать во влиянии на декоративную обстановку и закулисную жизнь московского двора, – с юмором пишет Ключевский, – на придворные интриги и личные отношения; но на политические дела она могла действовать только внушениями, вторившими тайным или смутным помыслам самого Ивана. Особенно понятливо могла быть воспринята мысль, что она, царевна, своим московским замужеством делает московских государей преемниками византийских императоров со всеми интересами православного Востока, какие держались за этих императоров. Потому Софья ценилась в Москве и сама себя ценила не столько как великая княгиня московская, сколько как царевна византийская. В Троицком Сергиевом монастыре хранится шелковая пелена, шитая руками этой великой княгини, которая вышила на ней и свое имя. Пелена эта вышита в 1498 г. В 26 лет замужества Софье, кажется, пора уже было забыть про свое девичество и прежнее византийское звание; однако в подписи на пелене она все еще величает себя „царевною царегородскою“, а не великой княгиней московской. И это было недаром: Софья, как царевна, пользовалась в Москве правом принимать иноземные посольства. Таким образом, брак Ивана и Софьи получал значение политической демонстрации, которою заявляли всему свету, что царевна, как наследница павшего византийского дома, перенесла его державные права в Москву как в новый Царьград, где и разделяет их со своим супругом».

Иван подпал под очарование своей византийской половины. Он и прежде понимал, что московской жизни чего-то не хватает. Теперь же он ясно увидел, что нет в городе Москвы истинного величия. Так что по совету Софьи из Рима были выписаны лучшие мастера-архитекторы, чтобы выстроить в столице новые и достойные великого царства здания. Так появились в городе Москве величественный Успенский собор, каменный царский дворец и Грановитая палата. А в Кремле Иван завел тот сложный и утомительный церемониал, который считался теперь воистину царским. Изменениям бытовым очень помогли внешние перемены: в 1480 году официально было признано окончание ордынского ига. Конечно, никуда это иго не свалилось, денежные вливания в кусочки распавшейся Орды продолжались долго после Ивана, но сам государь считал, что иго кончилось. Орда была уже не та, она не возражала, довольствуясь, однако, деньгами. Такие успешные начинания, конечно, требовали и нового языка, и новых титулов, и новых символов власти.

«В московских правительственных, особенно дипломатических, бумагах с той поры является новый, более торжественный язык, складывается пышная терминология, незнакомая московским дьякам удельных веков, – пишет Ключевский. – Между прочим, для едва воспринятых политических понятий и тенденций не замедлили подыскать подходящее выражение в новых титулах, какие появляются в актах при имени московского государя. Это целая политическая программа, характеризующая не столько действительное, сколько искомое положение.