Полоса отчуждения

«Завтра… Все равно придется за чем-нибудь идти. Вот хоть бы за удобрениями, там еще какие-то были… Постой, что я читал про удобрения? Значит, растениям нужен калий, натрий и фосфор. Азот! Не натрий, а азот. А впрочем, и натрий тоже. Значит, так: азотные удобрения как называются? Аммиак? А черт их знает как они называются! Знаю только, что суперфосфат — это концентрированный фосфор. Надо бы какой-нибудь справочник купить. Да где его купишь! Ладно, читать умею, на упаковке все сказано».

Шагал, весело посвистывая.

А хорошо, что у матери такой запущенный огород! Есть в этом своя прелесть. Да, да! Окультуривать его, приводить в надлежащее состояние… Сделал что-то — и вот уже результат. Это ж очень благодарная работа! Сродни актерской: сыграл роль — и тут же получи аплодисменты.

«Хорошо, что он такой запущенный…»

Но чем ближе к дому, тем скучней становился Леонид Васильевич. Тень легла на лицо. Шаг стал короче и этак раздумчивей, нерешительнее…

«В чем же дело? — вопрошал он себя. — Почему?.. В чем я неправ?»

Возле углового дома опять он увидел маленького мальчика в береточке. На этот раз тут же сидела и хорошенькая мамаша лет этак двадцати пяти, никак не более, — это уж кто-то из Пикулевых подхватил такую красавицу; они ребятки ласковые, своего не упустят. Мальчик катал по песочку самосвал и приговаривал:

— А вот мне навозу привезли, мам… торфоминерального…

«Хозяин», — улыбнулся Леонид Васильевич и поздоровался с юной женщиной, а мальчик встретил его взгляд очень серьезно и опять провожал глазами до самой калитки, словно изучал: что за человек? кто таков?

С моим соседом дедом Андреем я люблю водить беседы на политические темы. Обычно это происходит на скамейке под окнами его дома. Идешь мимо, а он сидит, ну и остановишься, тоже присядешь.

— Все дело в том, — говорит бывший солдат Андрей Смышляев, прищуривая глаз от дыма дешевой сигареты, — что у них там в Южной Африке имеется кимберлитовая трубка…

Он, кстати сказать, частенько озадачивает меня: ввернет в свои рассуждения термин-другой — только глазами хлопай.

— В этой трубке алмазов — другой такой же богатой во всем мире нет. Так что эти самые расисты обогащают весь капиталистический мир, а значит, как бы они над неграми там ни издевались, все равно их американцы будут поддерживать.

Суждение резонное, и я напоминаю ему, что в основе всякой политики лежит экономика, даже припоминаю по этому поводу кое-какие цитаты. Собеседник выслушивает их благожелательно, поскольку видит в них подтверждение своей правоты.

— Вот ведь какая оказия, — продолжает он. — Негры копают породу, а белые считают алмазы. На каждый алмаз можно построить целый город, а неграм платят как за рытье канавы, вот они и протестуют! Уж вычерпали кимберлит на глубину десять километров, а чем ближе к центру земли, тем горячее. Надо рабочим больше платить, а капиталисты не хотят: вот тебе и смута. Это в нашем государстве платят из государственного кармана, а там — из собственного. Казенных денег не жалко, а вот когда свои — тут жадность-то и взыграет! Выгребут алмазы все до донышка — и смута кончится, а?

Я напоминаю Андрею Семеновичу, что есть и другие полезные ископаемые, так что вряд ли мир настанет, когда истощится южноафриканский кимберлит.

— Там еще рядом Намибия, а в ней уран! — подхватывает дед Андрей. — Или еще найдут что-нибудь — нефть, например. Не успокоятся, пока не выгребут все. И ведь то же самое в Персидском заливе: не будь там нефти — мы б не знали, что он и на свете-то есть, тот залив. А так Иран с Ираком воюют, шейхи из Саудовской Аравии задницами в нефти сидят и никого к ней не допускают, торгуют сами; Израиль и ливанцы нефтепроводы арабские того и гляди пережмут, как сонную артерию!

Мы вспоминаем корейскую и вьетнамскую войны, карибский кризис, индо-пакистанские инциденты и студенческие волнения в Южной Корее, докапываемся до экономических причин — и, надо сказать, весьма успешно.

— И что такое, люди не могут жить в мире, — размышляет дед Андрей. — Земля большая, богатая — всем места хватит и добра на всех довольно. Нет, каждый тащит себе: мое! Да еще норовит столько всего запасти, что и не съесть, и не износить.

— А ты сам-то лучше, что ли? — раздается вдруг над нами голос бабы Оли; это она из открытого окошка.