Полоса отчуждения

— Мам, давай оставим до завтра, — осторожно начинал переговоры сын.

Мать, вгоняя заступ в землю, ответствовала ему нелицеприятно:

— Ну да! А завтра что? Трактор вспашет?

— Да может, хоть солнышко выглянет, все повеселей будет копать-то!

— Может — кости гложет! Выглянет оно тебе! Жди!

— Тогда послезавтра. Куда спешить-то?

— Еще через неделю, скажи.

Он оглядывался на молодую жену, орудующую заступом.

— Да хоть бы и через неделю. Ты посмотри, никто из соседей еще и не брался за огород. Одни мы.

— Да и черт с ними! Они наймут вон цыгана да за день и вспашут. А ты будешь ковыряться до морковкина заговенья, на смех людям.

Бесполезно было спорить с матерью, но сын не мог удержаться.

— Вот посмотришь, они не раньше как через неделю примутся, мам.

— Копай знай, не мамкай! Уморился он, поглядите-ка на него! Копальщик чертов! Тенято некошлое!

Ругаясь, она работала еще сноровистее, еще ожесточеннее, задыхаясь, и оттого гнев ее на сына возрастал.

— Небось не переломишься! — продолжала она свою гневную тираду. — Я в твои-то годы так ли капывала! Я с десяти лет работать пошла, а ты эвон какой лоб вымахал, а заложку прошел — и уж притомился. С тобой работать — надсада сердцу!

Это было очень обидно, и Леонид замолкал. Они, трое, копали в молчании уже под дождем. Борис Пикулев говорил им с крыльца:

— Да вы что! Бросьте, грязно же. И земля тяжелая.

Мать, тотчас сменив голос, отвечала мирно:

— Какой дождь! Он уж кончается. Да и попрохладнее этак-то.

Борис улыбался и качал головой.

А Леониду казалось: на них, на Овчинниковых, смотрят сейчас из всех окон и удивляются их бестолковости.

— Что ты уродуешься! — обращался он к матери, и голос его креп от гнева. — Кому ты что хочешь доказать? Почему надо каждую легкую работу делать тяжелой? Зачем удовольствие поработать на огороде превращать в тяготу, в мытарство?

Все эти патетические обращения не имели должного воздействия.

— Ну и уходите, к черту! — отвечала она. — Я и без вас справлюсь. Гуляйте! Ишь, все они не нагулялись…

Ругая сына, она поглядывала и на невестку: это, мол, относится и к тебе.

И копала, копала, копала — с хрипом, упарившись. А что оставалось им? И молодые тоже копали до изнеможения.

Молодой муж, жалеючи, останавливал жену:

— Хватит… Иди посиди.

— Ну что ты, Лень! — отзывалась она испуганно. — Я не устала…

— И мы небось молодые были, жали да косили… хоть и в положении, — ворчала мать. — Раньше-то и на поле рожали. Ничего не случится с твоей барыней, на гряде не родит. — И прикрикивала в сердцах на Таю: — Иди уж, сиди!.. Без тебя, что ли, не управимся!

Страда… Она была и в первую весну, и во вторую. Да и не только по весне, а и осенью. После такой работы — посадка ли картошки, копка ли ее — мать непременно разбаливалась на неделю, а то и на две: руки наломала, радикулит сгибал, печень схватывало.

— Ох, ухайдакалась я! — говорила она с поразительным удовлетворением.

Бледная, похудевшая, с запавшими глазами лежала на кровати и ревниво следила за тем, сочувствуют ли ей. А сын с невесткой вокруг нее суетились, ругая:

— Мы же тебе говорили: не надо надсаживаться!

— Да как же! — стонала она. — Дело-то не ждет!

— Почему же не ждет? Погляди на улицу: солнышко, тепло, жаворонки поют — самое бы время сейчас копать да сажать.

— Зато у нас уже все приделано. Закончили — да и к стороне.

— Глянь: вон когда соседи принялись за свои огороды — одно удовольствие в такую-то погоду!

— А у нас все посажено, — благостно говорила она в ответ.

И переубедить ее было невозможно.

Напряжение в их семье, подобно волнам, накатывало и отступало, а потом опять накатывало, да с еще большей силой. Самый высокий всплеск приходился всегда на огородную страду.

Огурцы да капустную рассаду сажали уже после картошки. Работы прибавлялось: рано утром он вставал и носил из Волги воду в большое корыто, а Тая с матерью поливали. Так было в конце мая, а на июнь он уехал в Москву сдавать экзамены за первый курс: уже учился заочно. Уезжая, взял с жены слово, что, как тяжело ни сложится для нее тут, она ничего самостоятельно не предпримет: боялся, что пылкая жена его не выдержит и уедет куда глаза глядят.

Расстались — душа была не на месте; каждый день писал домой письма, а в ответ получал от жены успокоительные: все, мол, в порядке, не беспокойся. А сессия была для него нелегкая, хотелось закрепиться в институте попрочнее на первых же порах, да и увлечен был: впереди открывалось дело, которому можно посвятить жизнь.

Домой возвращался с одними пятерками в зачетке и всю дорогу представлял себе, как обрадуется этому жена. А пришел — нет ее. Он по первому взгляду на мать понял: что-то случилось — та этак твердо сжала губы в тонкую складочку.

— Где Тая, мам?

Первой мыслью было: уехала, бросила все, не сдержала слова.

— В больнице твоя Тая…

— Как это?!

— Родила позавчера… девчонку.

— Родила! — он испугался. — Да ей же не срок…

А срок был не ранее сентября. Никак не ранее, так говорили врачи.

— Позавчера… и ты мне ничего не сообщила!