Половецкие войны

Красивая юная невеста смотрела на высокого чернобородого князя без стеснения, тёмные глаза-вишенки словно бы изучали его, под их взглядом чувствовал себя Святополк, будто его раздели донага. После у себя на дворе учинил Святополк пир. Приехали на него и Мономах с молодой женой, и Давид Святославич с княгиней Федосьей и взрослыми сыновьями. Пили, слушали срамные песни скоморохов, а между приступами веселья и смеха негромко толковали князья и ближние их люди о будущем снеме. Решено было созвать его в Витичеве в начале следующего лета. Речи сводились к одному – на Руси должен быть установлен крепкий мир.

Однажды вечером, во время очередного дня пира, оружный гридень пробрался к Святополку и сообщил:

– Княже! Некий степняк на дворе. Хочет с тобою баить! С глазу на глаз!

– Отберите у него оружие и покличьте в горницу наверху. Тотчас подымусь. – Святополк сразу почуял, что неспроста явился к нему этот человек.

Половец в старой бараньей шапке и поношенном кожухе швырнул к ногам князя мешок из грубой рогожи.

– Подарок свадебный тебе, каназ. Хатунь Сарыкиз, супруга хана Боняка, велела передать!

Недоумённо передёрнув плечами, поднял Святополк мешок, в котором было что-то круглое. Трясущимися невесть от чего дланями он развязал узел. Голова Айгюн покатилась по дощатому полу.

– Как ты посмел явиться сюда?! – прохрипел в ярости великий князь.

– Не шуми, каназ! Не надо, чтобы это видели лишние глаза и слышали лишние уши, – усмехнулся половец. – Твоя бывшая жена пробралась в стан хана Аепы, стала побуждать кипчаков в набег на Киев. Призывала убить тебя и твою невесту. Хан отправил людей к Боняку. Хатунь Сарыкиз узнала, подослала своего верного человека.

– То есть тебя? – исподлобья глядя на отвратительную скуластую рожу половца, спросил Святополк.

– Да, каназ! Хатунь Сарыкиз мучила ревность. Говорят, её муж был неравнодушен к Айгюн. Вот и всё, каназ! – Половец развёл руками.

– Забери с собой подарок хатуни. Закопай его где-нибудь! – приказал Святополк половцу. – Мне всё равно, где. Не хочу вспоминать о своём унижении и прежних ошибках. И никто, кроме меня, тебя и хатуни Сарыкиз, не должен ничего ведать. Ты понял?

– Сделаю, каназ! – Половец поклонился ему в пояс, положил голову Айгюн обратно в мешок и исчез за дверью.

Святополк набожно перекрестился. Всё тело его била дрожь. Только выпив вина из поданного челядинцем ритона[269], он немного успокоился и спустился к пирующим.

– Что-то не так? Мой супруг чем-то озабочен? – стала вопрошать его внимательная Варвара.

– Нет, всё хорошо, моя возлюбленная царевна, – ответил ей Святополк по-гречески и через силу улыбнулся. – Напротив, я получил добрую весть.

Стараясь отвлечься, он вслушался в разговор братьев и бояр.

Говорил князь Владимир.

– Спору нет, у ромеев немало было храбрых и умелых в ратном деле императоров. Но для нас Ромея прежде всего кладезь мудрости и знаний. Мой дед, базилевс Константин Мономах, был весьма образованным человеком. Он привечал философов, писателей, риторов, знатоков права. В его правление был возрождён Константинопольский университет, в котором было подготовлено немало толковых молодых людей.

– Также базилевс Константин Мономах изукрасил здание Манганского монастыря золотыми звёздами, словно небесный свод. Там есть фонтаны, наполняющие водоёмы, висячие сады, как в легендах о Семирамиде. Удивительная красота! – добавила Варвара.

Давид Святославич и его жена, немолодая седовласая Федосья, располневшая от многочисленных родов, внимали переяславскому князю и юной царевне с заметным интересом, тогда как молодая Евфимия откровенно скучала в их обществе и время от времени лениво позёвывала, прикрывая рукой и крестя рот.

Святополк решил поддержать беседу.

– Ты прав, брат мой Владимир. Всем известно, что император Лев Шестой[270] был неплохим писателем и поэтом, Анастасий Дикор[271] чёл проповеди в соборе Софии, а Константин Багрянородный[272] и вовсе оставил после себя учёные трактаты. Этим людям мало было править – они хотели прослыть мудрецами. И были ими.

Юная Варвара, выслушав слова Святополка, довольно повела носиком. Никак не походил её муж на грубого варвара, каким она его себе ранее представляла. Святополк бегло говорил по-гречески, утверждал, что прабабкой его с материной стороны была королева Феофания, племянница императора Иоанна Цимисхия[273], и легко мог вести богословские беседы. Чувствовала и понимала уже ромейская царевна, что будут они с ним жить хорошо.

В разговор неожиданно вмешалась княгиня Евфимия.

– У нас здесь свадьба али толковня учёная? – засмеялась молодая жена Мономаха, довольно дерзко прерывая излияния киевского владетеля. – Вели-ка, князь, кликнуть скоморохов. Чегой-то они умолкли!

Не время было Святополку портить отношения с Мономахом и его простушкой женой. Скрипнув зубами от злости, он подозвал дворского и отдал короткие распоряжения. Вмиг забили бубны, засвистели свирели, заиграли дудки. Продолжилось в княжьем тереме весёлое торжество.