Половецкие войны

Киевские дружинники взяли в плен израненного грязного Бельдюза. Хан, понурив голову, молчал, он был спокоен за свою судьбу: как раньше не раз откупали ханы жизнь, так случится и ныне. Жадный Святополк, конечно же, польстится на табуны коней и золото.

Бельдюза привели к раскинувшемуся на берегу Молочной шатру великого князя. Ветер трепал изорванный цветастый кафтан хана. Присев на ковёр, постеленный у входа, Бельдюз подозвал толмача и сумрачно промолвил:

– Скажи, каназ, сколько тебе надо от меня имения? Дам тебе всё, что хочешь.

Но Святополк в ответ покачал головой и приказал гридням:

– Отведите этого хана к брату Владимиру. Пусть он решит его участь.

Глаза Бельдюза сверкнули яростью.

– Жаль, тогда, на Стугне, не поймали тебя мои воины, не приказал я удавить тебя тетивой! Собака! – процедил он сквозь зубы.

Бельдюз знал, что пощады ему теперь ждать неоткуда. И всё же, увидев перед собой Мономаха, хан снова принялся упрашивать:

– Отпусти меня, каназ. Я дам тебе много золота, серебра, лучших коней. Щедр буду.

Владимир спокойно выслушал Бельдюза, и когда тот замолчал, презрительно сощурил глаза и спросил:

– Разве ты не знал, что присягнули вы позапрошлым летом в Сакове не разорять нашу землю? Как же смели вы нарушить данную роту?! Отчего ты не сказал своим сынам блюсти её и не проливать кровь христианскую? Да падёт пролитая кровь тебе на голову! Эй, дружинники! – окликнул он. – Возьмите его, убейте, а тело рассеките на части, на потеху степным волкам и воронам!

Мономах взглянул хану в лицо. Бельдюз с виду равнодушно, без страха и отчаяния смотрел на готовые опуститься на его голову сабли, на смуглом плоском лице его не дрогнул ни один мускул.

Князь Владимир умел уважать врага, и сейчас он уважал Бельдюза, который не умолял о пощаде, не валялся, как многие другие, в ногах, а до конца хранил достоинство властелина.

Воины с обнажёнными саблями набросились на хана и изрубили его тело в куски. При этом ни стона, ни крика не сорвалось с уст Бельдюза.

«Воистину, Бельдюз сей – ярый ворог Руси, – подумал Владимир. – Что ж, тем паче велика победа наша».

Вокруг кургана, на котором свершилась казнь, стояли многие русские ополченцы-пешцы, и каждый из них, наверное, думал о сотнях людей, в чьей смерти был повинен жестокий и алчный хан.

Опустив голову, стоял посреди простых воев и Давид Святославич Черниговский.

С юных лет отличался этот князь набожностью, миролюбием, сидел тише воды в городах, куда сажали его дядья и братья, всегда и во всём подчинялся чужой воле. А сегодня – надо же было такому случиться – сперва вспылил внезапно, ощутил в душе неведомый доселе прилив родовой княжеской гордости; затем же, видя, что содеял глупость, встал с мечом в деснице в передний ряд пешцев и яростно рубился со степняками без всякого страха. Битва пролетела для него как одно мгновение, и теперь, чувствуя свою вину, Давид вместе с тем удивлялся сам себе: ранее никогда даже и не подумал бы, что способен на такое. И что вдруг нахлынуло на него?

Владимир, отыскав Давида в толпе воинов, отвёл его в сторону от курганов, к оврагу возле самого берега реки, и стал упрекать:

– Ты, князь, едва не погубил нас. Нешто не уразумел ты до сей поры, сколь гибельны для земли нашей брата твоего Ольга прежние деянья? Мыслил, забыл я, как вы с ним поганых на Русь наводили? Забыл, как убили под Муромом сына моего Изяслава? Не стал я вам ни ворогом, ни мстителем, не стану и ныне ворошить былое, но ступай к себе в Чернигов, князь Давид, и скажи братьям своим: кончилось время крамол. Посмотри окрест. Глянь на воев русских. Увидишь и радость, и скорбь на лицах их. Ради чего клали они головы буйные на поле бранном? Не токмо половцев поганых побили мы – крамолы княжьи сей победой сничтожили! Ибо вся Русь поднялась в степь, и забыли князья и бояре про вражду, про обиды свои. Скажи Ольгу: еже пойдёт он супротив Русской земли, пущай ведает: погибнет, отринутый людьми, своими же. И потомки проклянут его, как Окаянного Святополка[295] прокляли!

Черниговский князь молчал, нечего было ему ответить на мудрые Мономаховы слова.

– Враждовать с тобой не хочу, Давид, – продолжал тем временем князь переяславский. – Вот тебе длань моя. И помни, что сказал я. Крепко помни.

Владимир подал Давиду десницу, и двоюродные братья обменялись коротким рукопожатием.

Позже Владимир собрал у себя в шатре Святополка, Ростислава Давидовича, Давида Полоцкого и других князей.

– Возрадуемся и возвеселимся, что Господь избавил нас от поганых, покорил их нам под ноги, сокрушил главу змия и дал русским людям все их достатки! – торжественно возгласил он…

Воевода Дмитр устало брёл по полю. Тягостно было ему смотреть на сотни трупов, на кроваво-грязную мешанину, вокруг которой кружили хищные птицы. На пути к стану попался ему молодой новгородец Велемир из переяславской дружины Мономаха. За ним следом хмуро плёлся рослый пленный степняк.

– Поспешай, падаль поганая! Отныне в холопы тя возьму! – оборачиваясь, покрикивал дружинник.