Половина Луны (СИ)

Юэ покорно встала. Глядя на неё с мягкой полуулыбкой, Дхана Нанд осторожно расстегнул пояс и положил его рядом с ложем. Затем снял с неё ожерелье, браслеты и кольца. И наконец медленно освободил от сари. Полоса ткани упала под ноги. Оставшись нагой, Юэ вздрогнула и испуганно закрылась руками. Дхана Нанд отвёл её ладони в стороны.

— Не закрывайся. Дай налюбоваться, — он осторожно повёл пальцами от её плеч до бёдер, нежно оглаживая каждую часть тела, дрожащего одновременно от страха и предвкушения, хоть в последнем Юэ не созналась бы даже себе. — Ты прекраснее любой богини, дороже любого сапфира… Моя махарани, — большой и указательный палец сомкнулись на её отвердевших сосках, ставших внезапно необычайно чувствительными. Он ласкал её до тех пор, пока не увидел, как сбилось её дыхание и как задрожали колени.

Тогда Дхана Нанд быстро разделся, подхватил Юэ на руки и опустил на ложе, накрывая сверху своим обнажённым телом. Он долго смотрел на её веки с трепещущими ресницами, а затем приник губами к полураскрытому рту, отвечая стоном желания на её сладостный выдох. Потерявшись в головокружительных ласках, Юэ скользнула ладонью по его груди и животу и вдруг в ужасе отпрянула от мужа, начав отчаянно выбираться из-под него. Почуяв неладное, Дхана Нанд откатился на бок, отпуская Юэ.

— Что напугало тебя на сей раз, Сокровище?

— ЭТО.

Царь со вздохом проследил за направлением, куда указывал палец супруги. «ЭТО» действительно заслуживало безотлагательного внимания.

— Юйлинь говорила, — взволнованно жестикулировала Юэ, — чего можно ожидать девушке, и я смирилась. Но я хорошо помню, какой размер был у меня раньше. А ЭТО… уже чересчур.

— Звучит как зависть к лингаму.

— О, поверь, это совсем не зависть! Смерть от меча — почётная. Смерть от лингама — вряд ли. Отрастил себе…

— Но я же не виноват, — начал оправдываться Дхана Нанд. — Я рос, и он тоже рос. Не в моей власти было изменить происходящее. И потом, знаешь ли, мудрецы говорят: «У страха большие глаза» и «Не попробовав, не узнаешь».

— Зато теперь я понимаю, что ты подразумевал под «орудием мщения», когда приходил насмехаться надо мной перед свадьбой.

Дхана Нанд закрыл лицо руками, не зная, плакать ему или смеяться.

— Я шутил, прие! Неужели до тебя ещё не дошло? И пусть мои шутки подчас были довольно едкими и колючими, но только так я мог выразить гнев за твоё предательство и показать, что я — хозяин моих чувств к тебе. Иначе ты, осознав, как много значишь для меня, сломала бы великого царя Магадхи об колено, как тростинку.

— Никогда не собиралась никого ломать. И лучше бы я остался юношей, — простонала Юэ.

— Нет, — вздохнул Дхана Нанд, — останься ты юношей, нам бы было во много раз сложнее. А теперь ложись и не думай о том, что я явился растерзать тебя. Давай поспорим на тысячу пан, что я не причиню тебе боли.

— У меня нет тысячи пан, — заметила махарани.

— Тогда спорим на три ночи не-любви.

— Это как?

— Если проиграю, на три ночи оставлю тебя в покое, раз уж я тебе настолько противен.

— Согласна. Но, запомни, я и сейчас лишь исполняю дхарму супруги, иначе я бы не согласилась… Ты меня вынудил.

— Да-да. Против воли, как истинный тиран, — охотно признался самрадж, обнимая Юэ и пряча довольную улыбку.

Она поклялась себе лежать неподвижно, чтобы этот самодовольный изверг не почувствовал, что с ней творится от его касаний. Она не хотела ничего чувствовать: ни боли, ни счастья — совсем ничего, как на свадебной церемонии, но тело предало её. Проклятое, ненавистное тело! Одно прикосновение пальцев самраджа к нежнейшим складкам кожи меж её ног, и она растаяла, как ледник, сползший к подножию гор.

— Горячая… Какая же ты невероятно горячая! — восторженно зашептал ей на ухо Дхана Нанд, пока она плавилась от его прикосновений, срываясь в стоны и крики наслаждения, сдерживать которые не было сил. — Тебе надо много раз подряд, я понимаю. Ты получишь столько, сколько нужно, прие!

От собственной руки не получить такого ощущения, что ты — не мужчина и не женщина, а огненный поток, несущийся по выбитому в камнях руслу, но не вниз, в океан, а в небо, к звёздам, к неизведанным Локам. Юэ взрывалась неописуемым блаженством снова и снова. Она даже не поняла, когда влажные от её телесных соков пальцы мужа скользнули внутрь, позволяя ощутить, что там, в глубине скрыт ещё больший экстаз.

— Что ты делаешь… О… Что ты делаешь со мной?! Мой господин… Мой самрадж… Мой… Дхана!

Он мог смотреть на такую вот Юэ, потерявшую над собой контроль, вечно. На Юэ, покрытую карминовым румянцем поверх смуглой кожи, с припухшими влажными губами, обласканными им, расцелованными сотни раз, с упругой грудью, с лоном, подобным сердцевине алой розы, украшенной поутру каплями свежей росы. Ему было мало рук, и он припал губами к этой необыкновенной розе, впитывая в себя благоуханный медовый нектар. Он заметил, как его возлюбленная с долгим, громким стоном вцепилась зубами в подушку от его нескончаемых ласк.

— Пощади… Нет сил! Умираю, — она содрогнулась, превращаясь на его глазах из человека в сияющую богиню. Не погибающую, но восстающую к жизни.