Половина Луны (СИ)

— Дхана, это был ад. Я знала, что ты — враг, а я обязана отомстить за отца и мать, за Пиппаливан, за кучу людей из чужих царств, которых ты предал, но… Каждый вечер, ложась спать, я втайне желала, чтобы вся моя прежняя жизнь оказалась кошмаром, чтобы мы все проснулись однажды и оказались сверстниками, живущими в соседних домах в какой-нибудь дэвами забытой деревне, где мы могли бы дружить, — Юэ говорила и говорила, не в силах остановиться, выбрасывая из сердца всю тьму прошлого. — Ты, Дхум, Стхул, Индра… И пусть бы не было в Бхарате никаких царей, зла, предательств и войн! Я думала только о дружбе, клянусь! В мыслях не было иного! Но когда мы ехали обратно в Магадху после того, как я уже превратился в Юэ, однажды ночью моё лоно стало влажным и горячим при одной мысли о тебе, о твоей улыбке, о том, как ты прикасаешься ко мне, снимаешь передо мной одежды… Не было сил сдержаться. Я трогала себя тайком от друзей и аматьи, думая о тебе и чувствуя себя такой низкой, недостойной, — договорив до этой фразы, Юэ умолкла, зато Дхана Нанд больше не мог молчать.

Прижав к себе супругу, он уложил её голову к себе на колени и начал укачивать в объятиях, словно засыпающего младенца, приговаривая:

— Ты — самая достойная в Магадхе. Самая прекрасная и горячо любимая! Мы вместе переживём эти оставшиеся семь-восемь лун до рождения малыша. Обещаю, отныне и навсегда все мои прикосновения и поцелуи будут принадлежать лишь тебе. Как долго я бы не прожил, только тебе одной, моя Луна!

====== Глава 10. Купание, молитва и воздержание ======

О том, что всем вокруг стало известно о её беременности, Юэ догадалась, когда Чанакья, завидев её издали, демонстративно повернулся спиной, отказавшись брать пищу из рук. Как Юэ ни уговаривала Вишнугупту съесть хоть одно ладду или кусочек роти, ачарья не подал вида, будто понимает человеческую речь. Юэ несколько раз обошла вокруг клетки, пытаясь заглянуть учителю в глаза, но Чанакья каждый раз поворачивался к бывшему ученику задом, игнорируя попытки не только накормить его, но и поговорить с ним.

— Сердитесь из-за моей беременности? — наконец, напрямую спросила Юэ.

Панда вскочила на задние лапы и вздыбила шерсть, приподняв верхнюю губу, обнажив клыки и глухо заворчав.

— Злитесь, — вздохнула Юэ. — Но мы с самраджем теперь женаты, и я связана дхармой жены. У нашего ребёнка должна быть настоящая семья. Он никогда не должен узнать, что его мать поднимала восстание против отца, а царь отомстил ей, превратив в дэви. Я не могу предать малыша, и я не желаю ему такой судьбы, которая некогда постигла меня: жить в чужой семье, не зная ни отца, ни матери. Я могла бы сбежать в лес, забрав с собой вас, а потом и маму, выкрав её у Джагат Джалы, родить ребёнка тайно в каком-нибудь всеми забытом ашраме. Но простит ли мой сын меня через много лет, узнав, что мог бы стать царём Магадхи и жить с любящим отцом, а я не дала ему такого шанса и обрекла на жизнь аскета? И убить ребёнка я не могу, хотя в первые минуты, когда самрадж случайно проговорился, что бывают настойки, избавляющие от плода, на миг я задумалась об этом. Но быстро поняла: нет хуже преступления, чем обречь на гибель невинную душу, нашедшую пристанище в моём чреве. Я бы и Дхана Нанда не убила, несмотря на все ваши внушения, потому что всегда знала: он меня любит и доверяет мне. Кем бы он ни был, как бы ни согрешил сам, ударить его в спину — это подлость. Я рада, что восстание провалилось! — внезапно с чувством произнесла махарани, вызвав тем самым новый приступ ярости у Каутильи. — Теперь я могу забыть все прежние счёты и жить новой жизнью. Муж любит меня, и я счастлива. Хочу, чтобы наш сын тоже вырос счастливым и думал не о том, как завоевать чужие царства, а как навести порядок в своём, сделав его процветающим! И знаете, ачарья, если каждый царь на своём клочке земли будет думать о благополучии народа, а в основном такие цари и окружают Магадху вопреки вашему мнению об обратном, то не имеет смысла огнём и мечом завоёвывать всю Бхарату, крича о свободе, потому что Бхарата и так будет свободной!

Юэ вовремя успела отскочить от прутьев с колотящимся сердцем, когда панда, размахнувшись, попыталась задеть её лицо когтями.

— Я собираюсь попросить самраджа в день рождения нашего первенца простить тебя и маму и выпустить вас на волю. Пусть вы никогда не станете прежними, как и мне уже никогда не вернуть свой исходный облик, но вы хотя бы сможете жить на свободе: в Пиппаливане или где-то ещё. По крайней мере, вы уже не в Чжунго. Здесь вас не обидят, особенно если самрадж издаст указ, чтобы вас охотники не трогали. Думаю, что Дхана Нанд, радуясь рождению сына, мне не откажет. И вас с мамой никто не посмеет тронуть, если самрадж пригрозит смертью каждому, кто посмеет на вас охотиться!

Панда снова подняла переднюю лапу и, скрежеща когтями, провела ею по решётке, презрительно кривясь. Нетрудно было понять, что это означает: «Мне не нужны твои подачки, предатель!»

Юэ развернулась и ушла, решив более не тратить время на бесполезные разговоры.