Половина Луны (СИ)

— Эй, царевна! Неужели думаешь, что настоящая любовь — это написание красивых стихов или рисование цветов на полотне? Или попытки возвыситься над объектом любви и что-то доказать? Нет. Это то, что поражает тебя насквозь и становится частью тебя, даже если твоё тело изменилось. Я прекрасно осознаю, что наши отношения с Дханой могли закончиться ничем. Могли даже вовсе не начаться. Мы могли убить друг друга на войне, которую, несомненно, развязал бы ачарья… Но пойми, это ровным счётом ничего бы не изменило. Любовь уже жила в нас. Твой брат и я умерли бы с нею в сердце, даже если бы ни слова не сказали об этом друг другу. Но стал бы кто-нибудь от нашей смерти счастливее? Стала бы ты сама счастливее, если бы тебе удалось сегодня против воли привязать меня к себе, вернув мне мужское тело? Выиграв, ты бы проиграла. Ты получила бы только тело без души. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я?

Царевна окончательно смешалась и не знала, что отвечать.

— Найди того, кто полюбит тебя, раджкумари, — Юэ пожала руку Дурдхары. — Ты не меньше своего брата заслуживаешь настоящей любви.

— Что за дурацкие правила в этом дворце? Почему мою «сестру» сопровождают служанки, а мне не позволяют о ней заботиться? Мол, не царское дело! Почему о её болезни я узнала только на другой день? — сокрушалась Цэй, наблюдая за тем, как порозовевшая и повеселевшая Юэ с аппетитом поглощает кхир вприкуску со спелым манго, истекавшим ароматным соком.

— Не так уж я и больна, — доедая обильный завтрак, жизнерадостно призналась Юэ. — Так, лёгкое недомогание было, и оно прошло, — она расслабленно откинулась на мягкие подушки, которые служанки принесли специально для неё, чтобы царице удобнее было принимать трапезу. — Вчера в меня ничего не лезло, а сегодня я ем и не могу остановиться.

— Но это правильно, ты и должна есть за двоих! — назидательным тоном заметила Цэй.

— Неправда! — подала голос Джаохуа, до сих пор не имевшая возможности вставить хоть слово. — Если ты будешь есть за двоих, то юврадж растолстеет и не сможет самостоятельно выбраться наружу. И тогда придётся звать лекаря и рассекать живот.

— Чушь! — Цэй передёрнула плечом. — Не слушай её, Юэ. Всякие гадости за едой говорит! Если бы это было правдой, я бы тоже не выбралась наружу из чрева матери, потому что я с рождения являлась такой, как сейчас, — и она указала пальцем на своё пышное тело.

— Вообще-то «таким», а не «такой», — сумрачно напомнила Джаохуа, понизив голос, а потом добавила ещё мрачнее. — У меня складывается впечатление, что кроме меня и махарани Муры никто из вас уже не помнит, кем мы были раньше. Вы оба говорите о себе в женском роде, даже когда мы наедине. Ачарья, по словам Муры, окончательно спятил и стал безумной пандой. Мне страшно, друзья мои.

Улыбка сползла с лица Юэ.

— Ну вот, ты расстроила «сестру», — Цэй дотянулась до Джаохуа и стукнула её кулаком по макушке. — Хватит уже паниковать на пустом месте! И притворяться, будто тебе не нравится твоё женское тело, тоже хватит. Вчера, кстати, глазки строила одному воину…

— Не было такого!!! — возмутилась Джаохуа.

Юэ закашлялась, и ей пришлось выпить воды из чаши, протянутой Цэй, чтобы прийти в себя.

— Строила-строила! — язвительно продолжала Цэй, явно собираясь выдать все подробности происшедшего. — По взаимной любви соскучилась.

Историю того, как Индра в теле Джаохуа пытался заигрывать с каким-то кшатрием, Юэ так и не довелось узнать. Двери открылись, и в покои вошёл Дхана Нанд в сопровождении Говишанаки и Бхутапалы. Оба царевича выглядели виноватыми и понурыми. Каждый держал в руках по золотой шкатулке, украшенной жемчугом и самоцветами.

Поприветствовав махарани и извинившись за то, что явились незваными, Бхутапала и Гови смешались и притихли.

— Ну что же вы? — стремясь ободрить братьев, Дхана Нанд указал рукой на внезапно оторопевших Цэй и Джаохуа. — Давайте, говорите!

— Мы это, — косноязычно приступил к объяснениям Гови, — вчера… Встретились у меня во дворце, а сегодня приехали. С дарами.

На большее Гови оказался не способен.

— Брат хотел сказать, — подхватил инициативу Бхутапала, обращаясь, в основном, к Джаохуа, — что мы вели себя недостойно по отношению к вам обеим. Также мы оскорбили махарани Юэ, отвергнув её сестёр. Мы приехали мириться, — Бхутапала приблизился к своей супруге и, склонившись к её стопам, осторожно поставил шкатулку ей на колени, успев при этом нежно погладить ногу жены. — Если это возможно, то мы бы желали вернуть всё, как было, отказавшись от тех несправедливых слов, сказанных в прошлый раз. Мы с Гови просим прощения за своё недостойное поведение и умоляем вас вернуться.

Воспользовавшись тем, что Бхутапала довольно неплохо извинился за них обоих, Гови подошёл к Цэй и протянул ей шкатулку.

— Я вёл себя ужасно. Ты простишь?

Онемев, Цэй и Джаохуа переглядывались между собой, но не могли найти в себе силы ответить.

— А что это с ними вдруг? — весело спросила Юэ, не считая нужным соблюдать хоть малейший этикет в присутствии двух провинившихся царевичей. — Откуда столько раскаяния? Или им кто-то помог осознать свою ошибку?