Половина солнца

– Ты что-то часто произносил моё полное имя за последние несколько минут. Думаешь, меня это больше убедит? – Он заметил, что мои губы дрожат от боли, и поспешно отпустил захваченную в плен руку. Я заметил в его взгляде извинение. – Коул, пойми. Через месяц нас уже всех могут извести на топливо. А даже если и не всех, то самых сильных. И что мы будем делать с кучкой слабаков, которые не могут защитить себя? Ни ты, ни я таким образом не спасём вообще никого.

Я растирал запястье, которое побаливало от резкого вывиха Олеана. Снова подняв на него взгляд, я понял, что он прав.

Но я чувствовал какое-то противоречие в собственной душе от этой мысли. Раздумывая над тем, что ответить ему, я заметил интересную деталь: косичка соседа, которую он всегда заплетал набок, раньше доставала до плеча, а теперь едва ли доходила до подбородка. Но пускай это я отметил давно, в волосах его изменилась ещё одна деталь: в белой копне волос виднелась одна черная прядь. Ла Бэйл перехватил мой взгляд и хмыкнул.

– Последствия моей силы. После нашей вылазки тьма ещё больше меня пожирает. Разумеется, условно, если ты уже подумал, что я – порождение хаоса и разрушения, а темнота сводит меня с ума.

Я прикусил губу, осознавая, что действительно так подумал. Тогда я осмелился уточнить:

– Значит, твои глаза…

– Да, они тоже поменяли цвет из-за этого.

– И ты в ванной подстригал и подкрашивал волосы?

Он кивнул.

Мы всё ещё стояли в коридоре. По бокам не было дверей, и никто не мог нас подслушать. Разве что человек, имеющий особые способности для этого.

– Но… но зачем ты это скрывал?

Олеан отвернулся и направился дальше. Я поторопился за ним, ожидая ответа.

– А ты сам подумай. Учителя мигом бы заметили подобные изменения. Они бы тут же отвели меня на допрос и выяснили бы о могуществе моих способностей и о том, что я ежедневно делаю вылазки в реальный мир прочь с этого острова проклятых. Они бы заперли меня в ящике Пандоры на веки вечные.

Я смущённо взъерошил волосы, почёсывая затылок. Было стыдно, что я сам не догадался, пускай и подозревал.

– А я думал, знаешь… думал, что ты там что-то с собой мог сделать.

Мы уже переходили в ученический коридор с комнатами по бокам. До наших с ним апартаментов оставалось сделать всего несколько шагов. Он снова посмотрел на меня, останавливаясь. А потом рассмеялся.

Ну разумеется. И зачем я ему об этом сказал?

– О боже, Коэлло… – он, кажется, поперхнулся от смеха. – Серьёзно? Какой же ты… подросток… Не могу!

Я был рад, что в коридоре снова перегорели лампочки и он не увидел моего замешательства и стыда на лице.

– Чёрт, Олеан. Просто с твоим характером… мало ли что могло произойти.

Он, кажется, кое-как успокоился и быстрым шагом проскочил до нашей комнаты.

Открыв её ключом, он подождал, пока я, неуверенно ковыляя, потороплюсь за ним, и затащил меня в комнату с неожиданной силой и напором. Затем прижал меня к стене и ухмыльнулся.

– Ты был недалёк от истины. Но я уже это перерос.

Я думал было уже пнуть его в живот и выбежать в коридор, так как не хватало мне очередной попытки удушения, но, к моему великому удивлению, он отпустил меня и засучил рукава.

Я вспомнил, что сделал предположение о самовредительстве, так как Олеан с самого начала учёбы здесь носил кофты с длинными рукавами, пускай было не так уж и холодно, да и теперь на футболку всегда накидывал рубашку. Но на лечебной койке он всегда лежал в футболке – и я был так обеспокоен попытками найти лекарство, что не обратил внимания, есть ли у него порезы на руках или же нет.

И теперь я видел. Но это были следы вовсе не от самоистязания, как мне показалось. Это выглядело как шрамы от битвы или драки, и они белыми полосками местами сливались со светлыми редкими волосами на руках парня. Располагались они не на тыльной стороне, где обычно самоубийцы режут себе вены, а по большей части на всей поверхности предплечья. Я взял его за запястье и принялся придирчиво рассматривать шрамы.

– Это что, от драк? Разве такие мелкие порезы не должны заживать после очередного перерождения?

Я не смотрел ему в лицо, но по голосу понял, что прежний азарт ушёл, и теперь сосед был не то что серьёзен, скорее безразлично беспечен.

– Насколько я понял из бессмертия, что было нам дано свыше или сниже, – он слабо ухмыльнулся собственной шутке, чтобы я понял, что это была именно шутка, а не потому, что считал её смешной. – То шрамы, которые принесли человеку наиболее сильную боль, у бессмертного не исчезнут даже после сотни перерождений.

Я отпустил его руку. Он не торопился поправить рукава – так и остался с засученными, будто бы забыв об этом.

– Когда я был глуп и одинок, я резал себя. Резал лицо, руки и ноги, в принципе, всё, что только мне попадалось. Но всегда делал это так, чтобы родители, прохожие, да кто угодно, даже я сам, думали, что это последствие небольшой драки или падения с дерева. Я всегда умел отлично подтасовывать факты. Так что никто никогда не обращал на это внимания. Для меня же это были не следы самоистязания.