Половина желтого солнца

– Ничего, ничего, – шептал мистер Ричард.

Лежа на заднем сиденье «пежо», подпрыгивавшего на ухабах под палящим солнцем, Угву думал, что в самом деле умер, а смерть – это бесконечная дорога на машине. Наконец остановились у больницы, где пахло не кровью, а хлоркой. Лишь очутившись на настоящей кровати, Угву поверил, что, пожалуй, все-таки не умрет.

– За последнюю неделю бомбежки здесь участились, поэтому мы уедем, как только тебя осмотрит врач. Вообще-то он не совсем врач – учился на четвертом курсе, когда началась война, – но отлично справляется, – говорил мистер Ричард. – Оланна, Оденигбо и Малышка живут у нас в Орлу с тех пор, как Умуахию взяли, и Харрисон, конечно же, с нами. Кайнене очень нужна помощь в лагере беженцев, так что ты уж давай поправляйся скорей.

Угву понимал, что мистер Ричард говорит без умолку только ради него – чтобы он не заснул до прихода врача. И был благодарен мистеру Ричарду за смех и болтовню, за то, что он оживил воспоминания, вернул Угву в те дни, когда записывал его ответы в книжицу в кожаном переплете.

– Мы все чуть с ума не сошли, когда узнали, что ты жив и лежишь в госпитале Эмекуку, – от радости, конечно. Слава богу, не успели устроить символические похороны – только нечто вроде поминальной службы перед самым падением Умуахии.

Веки Угву задрожали.

– Вам сказали, что я умер, сэр?

– Да, так и сказали. В твоем батальоне, видно, решили, что ты погиб во время операции.

Глаза у Угву слипались, как он ни сопротивлялся. Когда он огромным усилием разлепил веки, мистер Ричард смотрел на него.

– Кто такая Эберечи?

– Что, сэр?

– Ты без конца повторял: Эберечи, Эберечи.

– Моя знакомая, сэр.

– Из Умуахии?

– Да, сэр.

Взгляд мистера Ричарда смягчился.

– И ты не знаешь, где она сейчас?

– Не знаю, сэр.

– Ты не менял одежду с тех пор, как тебя ранило?

– Не мог, сэр. Пехотинцы мне дали брюки и рубашку.

– Тебе бы помыться.

Угву улыбнулся:

– Да, сэр.

– Страшно было? – спросил мистер Ричард чуть погодя.

– Бывало, сэр. – Угву ерзал на кровати, но в любом положении было больно. – Я нашел в лагере книгу. Так грустно и обидно за автора…

– Что за книга?

– Автобиография Фредерика Дугласа, черного американца.

– Пригодится для моей книги. – Мистер Ричард что-то записал в блокнот.

– Вы пишете книгу? О чем, сэр?

– О войне, о времени до войны, обо всем том, чего не должно было случиться. Называться она будет «Мир молчал, когда мы умирали».

Потом Угву повторял про себя заглавие: «Мир молчал, когда мы умирали». Оно преследовало его, наполняя стыдом. Ему вспоминалась девушка из бара, ее заостренное лицо и полный ненависти взгляд, когда она лежала навзничь на грязном полу.

Хозяин и Оланна обнимали Угву, но очень осторожно, чтобы не причинить боли. Угву сделалось неловко: никогда прежде они не обнимали его.

– Угву, – повторял Хозяин, качая головой, – Угву.

Малышка повисла на его руке и не отпускала. Угву вдруг вспомнилась вся его жизнь, в горле встал ком, и он зарыдал. Угву злился на себя за слабость, и позже, рассказывая обо всем, что с ним случилось, говорил с небрежным спокойствием. Он утаил правду о том, как попал в армию, – соврал, что пастор Амброз умолял его помочь отвести больную сестру к травнику, а на обратном пути его поймали солдаты.

– А нам сказали, что ты погиб. – Оланна не сводила с него глаз. – Может быть, и Океома жив.

Угву округлил глаза.

– Нам сказали, что он погиб в бою, – объяснила Оланна. – А еще я слышала, что квашиоркор все-таки забрал Аданну. Малышка, конечно, не знает.

– Очень много людей гибнет. – Угву отвел взгляд. Он злился на Оланну за дурные вести.

– Война есть война, – вздохнула Оланна. – Но мы победим. Поправить подушку?

– Спасибо, не надо, мэм.

Он мог сидеть только на одной ягодице, поэтому первые несколько недель в Орлу лежал на боку. Оланна не отходила от него, заставляла есть и бороться за жизнь. Он часто бредил. Вспоминал взрыв своей огбунигве, смех Хай-Тека, смертельную ненависть в глазах официантки из бара. Черты лица ее стерлись из памяти, но взгляд он забыть не мог, как и сухость у нее между ног, когда он сделал то, чего не хотел делать. В смутные минуты между сном и бредом он видел бар, вдыхал запах спиртного, слышал подзуживания солдат: «Давай, Меткий Глаз», только на полу лежала не официантка, а Эберечи. Очнувшись, он ненавидел свой сон и себя самого. Нужно время, чтобы искупить вину. А потом он разыщет Эберечи.

Может быть, она с семьей в деревне в Мбайсе или где-то рядом, в Орлу. Она его дождется; она должна знать, что он за ней приедет. Ее ожидание служило залогом прощения, помогало ему выздоравливать. Ему казалось чудом, что тело вновь становится прежним, а мысли – ясными.

Днем Угву помогал в лагере беженцев, а по вечерам писал. Садился под огненным деревом и писал мелким, четким почерком на полях старых газет, на листках с расчетами Кайнене, на обороте старого календаря. Он сочинил стихотворение про импортные ведра и сыпь на ягодицах, но вышло не так красиво, как у Океомы, и Угву порвал стихи; потом он написал, как девушка с круглой попкой щиплет за шею парня, и тоже порвал.