Половина желтого солнца

– Надеюсь, о резинках не забываешь? С этими людьми надо быть начеку, даже с самыми образованными. – Она вертела в руках бокал, размазывала капельки на запотевшем стекле.

Ричард вглядывался в бескрайний зеленый простор. С этой женщиной он никогда не знал бы счастья – жизнь была бы как паутина, дни сплетались бы в бесконечную пустоту.

– А у меня был роман с Джоном Блейком, – хохотнула Сьюзен. – Удивлен?

– Вовсе нет, – ответил Ричард, хотя в глубине души и впрямь удивился – не тому, что у Сьюзен был роман, а тому, что роман она завязала с Джоном, мужем своей близкой подруги Кэролайн. Но такова жизнь эмигрантов. Все здесь только тем и заняты, что соблазняют чужих жен и мужей – не по велению страсти, а чтобы скоротать душные дни под тропическим солнцем.

– Это пустяк, сущий пустяк, – продолжала Сьюзен. – Просто знай, что я хоть и жду, пока ты покончишь со своей грязной связью, но времени даром не теряю.

Ричард уличил бы ее в предательстве подруги, но понял, насколько лицемерно это прозвучало бы в его устах.

5. Книга: Мир молчал, когда мы умирали

Он пишет о голоде. Голод для Нигерии служил оружием в войне. Голод сломил Биафру, принес Биафре славу, помог Биафре просуществовать три года. Голод не оставил равнодушным остальной мир, вызвал волну протеста и демонстраций в Лондоне, в Москве и в Чехословакии. Благодаря голоду Замбия, Танзания, Берег Слоновой Кости и Габон признали Биафру, голод сделал Африку козырем для Никсона в предвыборной кампании, из-за голода в Биафре родители во всем мире просили детей не оставлять еду на тарелках. Голод заставил организации помощи тайком доставлять в Биафру на самолетах продукты по ночам. Голод прославил многих фотографов. И наконец, из-за голода Международный Красный Крест назвал Биафру своей тяжелейшей работой со времен Второй мировой войны.

22

Угву мучил понос, живот болел нестерпимо. Не помогали ни горькие жевательные таблетки из аптечки Хозяина, ни кислые листья, что давал Джомо, и дело было не в еде – что бы Угву ни ел, он все равно без конца бегал в туалет. Он заболел от беспокойства. Страх Хозяина тревожил его.

С тех пор как Матушка принесла весть о беременности Амалы, Хозяин ходил, спотыкаясь, будто у него запотели очки, просил чаю полушепотом, а если приходили гости, просил Угву говорить, что его нет дома, хотя машина стояла в гараже. Он часто смотрел вдаль, все время слушал хайлайф, постоянно говорил об Оланне. «Обсудим, когда вернется твоя хозяйка»; «Поставим это в коридоре – твоей хозяйке так больше понравится», – повторял он, а Угву отвечал: «Да, сэр», в глубине души зная, что Хозяин не стал бы так говорить, если б Оланна и впрямь собиралась вернуться.

Угву становилось хуже, когда приезжали Матушка и Амала. Он приглядывался к Амале. Она осталась, как прежде, стройной, живот не округлился – с виду не скажешь, что беременна; может быть, снадобье не помогло? Но Матушка приговаривала, снимая шкурки с горячего кокоямса: «Вот родится мальчик, и мне будет не так одиноко, и соседки перестанут звать меня матерью импотента».

Амала сидела в гостиной. Из Матушкиной служанки она стала будущей матерью ее внука, а значит, могла сидеть сложа руки и слушать радиолу. Угву смотрел на нее, стоя в дверях кухни. Хорошо, что она не села в кресло Хозяина или на любимый пуфик Оланны – пришлось бы ее согнать. Амала сидела, сдвинув колени, с пустым лицом глядя на стопку газет на столе. Как все-таки несправедливо, что самая простая девчонка в затрапезном платье и хлопчатобумажном платке оказалась в гуще событий. Не красавица и не уродина, она ничем не отличалась от девушек в его родном поселке, каждый день толпой ходивших к источнику. Ничего особенного. Угву смотрел на нее, и в нем вдруг закипела злоба, не на Амалу, а на Оланну. Нечего ей было сбегать из собственного дома из-за того лишь, что Матушкино зелье толкнуло Хозяина в объятия какой-то девчонки. Надо было остаться и показать Амале с Матушкой, кто здесь настоящая хозяйка.

Тянулись душные дни, похожие один на другой: Матушка варила пахучие супы и ела в одиночку – Хозяин где-то засиживался допоздна, Амалу тошнило, а Угву мучил понос. Но Матушке и горя мало – знай себе стряпала, убирала, напевала и хвалилась, что научилась включать плиту.