Половодье

…Прошла неделя. Степан тосковал пуще прежнего. Даже дважды не пришел обедать. Хотя жена его ни в чем и не упрекала, но по косым взглядам он понимал, что у нее на душе. Она мало находилась дома. Придет, сготовит обед, накормит детей и опять в поле. Словно стыдилась подольше оставаться наедине с ним… А ветерок с полей все нес и нес знакомую осеннюю гарь, еще сильней тревожил душу. Степан смотрел на свои ставшие почти белыми руки и невесело усмехался. Приходили на ум потерянные не за нюх табаку трудодни, косые взгляды сельчан… «Да что я подлец какой, чтобы так меня тиранить? — кипятился он. — А, была не была! Все пойду выложу».

…Когда Степан переступил порог правления, у него был такой вид, что нельзя было не заметить происшедшей в нем перемены. Не говоря ни слова, он прошел к столу, закинул руку за спину и смело посмотрел в лицо Козлова.

— А, здравствуй, Степан Ферапонтович, — улыбнулся председатель. — Присаживайся. По правде сказать, я тебя ждал.

При этих словах всю решительность Степана как вода смыла. Да и зачем кипятиться, когда он сразу понял, что срок его отсидки на куче картофельной ботвы в собственном огороде отныне кончился.

НЕЗАБУДКИ

Нас только что распустили на летние каникулы. Придя из школы, я едва успел бросить сумку с книгами на лавку, как дверь в избу отворилась и порог переступила незнакомая женщина.

— Здравствуйте, — сказала она матери, возившейся у печки с чугунами.

Мать испуганно посмотрела на меня, так как в то время к нам частенько наведывались учителя. Дело в том, что занимался я небрежно и всерьез намеревался сбежать к отцу на фронт.

— Опять… — прошептала мать, медленно подходя ко мне с ухватом в руках.

— Оставьте, пожалуйста, мальчика, — остановила ее женщина. — Я к вам по делу… Не пустите ли вы на квартиру?

У нас в то время пустовала горница, и они быстро договорились.

— Но я не одна, — как-то виновато добавила незнакомка. — С дочкой я…

— Ах, какая разница, — махнула рукой мать. — Мой так же где-то скитается, — и она поднесла передник к глазам.

— Вот и хорошо, — обрадованно произнесла женщина и обратилась ко мне: — Мальчик, будь добр, помоги мне занести чемодан.

Мы вышли на крыльцо. Невдалеке на большом желтом чемодане сидела девочка в голубеньком ситцевом платьице и с длинными черными косами, брошенными на спину.

— Вы здесь живете, да? — вскинула она на меня любопытные голубые глаза.

— Да, — буркнул я, вовсе не желая вступать в длинный разговор.

— И цветов у вас вокруг много? — любопытствовала девочка, подойдя ко мне.

— Сколько угодно.

— Каких?

— Всяких, — ответил я недружелюбно.

— И незабудки есть?

Надо признаться, что в то время я мало интересовался цветами и не сразу сообразил, о каких незабудках меня спрашивает эта смешная девчонка. Потом вспомнил об одной маленькой травке с голубыми лепестками и чуть не расхохотался:

— Да их у нас целый Мокрый луг.

— Вот хорошо-то, — обрадовалась девочка. — И вы мне покажете? Да?

— Сведу, — пообещал я ей.

— Вот хорошо-то, — еще больше обрадовалась она и как-то просто сообщила:

— Меня зовут Машей. Мы с мамой эвакуировались из Ленинграда.

Так Маша с мамой, эвакуированные из героического Ленинграда, стали жить под одной крышей со мной.

Вокруг нашей деревни, на лугах, в густом разнотравье, действительно было много цветов: пахучие ромашки, бело-розовые мягкие кошачьи лапки, лиловые колокольчики, на которые смотришь и ждешь, что они вот-вот нежно зазвенят; одуванчики-недотроги и незабудки, незабудки… Маша собирала только их. Букеты незабудок торчали на подоконниках нашего дома из консервных банок, из бутылок и даже из чайных стаканов.

В то время мне шел четырнадцатый год. Я умел пахать, косить и сено сушить. Как-то вечером я возвращался с работы. Маша прямо на крыльце вручила мне букет свежих незабудок и радостно сообщила:

— А мы сегодня получили письмо от папы.

Я пристально взглянул на нее и почувствовал, что страшно покраснел. Передо мной стояла словно бы незнакомая двенадцатилетняя девушка. Я тогда забыл даже об усталости и, держа букет в руках, не знал, что сказать.

— Спасибо, Маша, — наконец, прошептал я, не трогаясь с места.

С тех пор мы с Машей часто находились вдвоем. Читали из колхозной библиотеки книги, собирали цветы, ходили в лес за ягодами. Ее мать, Ирина Павловна, тоже работала в колхозе. Тяжело ей приходилось. В Ленинграде она была чертежницей на каком-то заводе, а здесь пришлось держать косу в руках. Через стенку не раз слышал, как она, порой, стонала, а Маша ласково уговаривала ее:

— Мама, мамочка, какой я земляники принесла… Нет, ты только попробуй.

После работы мне было как-то радостно возвращаться домой. Быстро и весело наколю для русской печи дров, принесу матери воды, напьемся с Машей парного молока и сядем на крылечко. Говорим все больше о книгах, об отцах, сражающихся с фашистами, о том, как хорошо будет жить после войны. А на деревню опускается тихий вечер, скрипнут запоздалые калитки и наступит тишина. Только и слышно, как за околицей, в Мокром лугу, где растут незабудки, поет свою однообразную песню коростель.