Половодье. Книга первая

— Что сказать тебе?

— Ну, хоть что-нибудь. К примеру, о чем ты сейчас думаешь.

Любка грустно рассмеялась, провела рукой по шершавой щеке Романа и откинулась немного назад.

— О чем я думаю?

— Ага.

— А думаю о том, что убегу из дому, если не отдадут за тебя. К тебе приду, если примешь, — и добавила шутливо: — Примешь, Рома?

Роман вскочил на колени, схватил ее за руки:

— Правильно, Люба! Уходи из дома! Придешь, и жить будем. Всю жизнь буду любить тебя! Одну тебя! И никогда, ни в чем не обижу.

— Без венца жить? Без родительского благословения батюшка венчать не станет. Порядок у них такой.

— Обвенчает! — убежденно произнес Роман.

Любка тяжело вздохнула и совсем по-взрослому проговорила:

— Эх ты, дурной! Да я понарошке. И ничего этого не случится. Только тешу себя. Все уж передумала. Может, тятя смилостивится. Я сама его буду просить. — В больших, Любкиных глазах блеснули голубоватые искорки слез.

11

Терентий Ливкин «раскусил» мясоедовского квартиранта. Не ради спокойного деревенского отдыха приехал в Покровское Рязанов. Начав с бесед в узком кругу, Геннадий Евгеньевич скоро стал первым советчиком в селе. Не он пошел к мужикам. Они пришли к нему со своей нуждой, и тут-то развернулся Рязанов. С чего бы не заводил разговор, а кончал непременно выборами в Учредительное собрание.

Терентий догадался: партия Рязанова ищет поддержку в крестьянстве. И не случайно в Покровское эсеры направили такого умного и хорошо подготовленного оратора. Этот знает, как войти в душу мужика.

Как-то во время одной из встреч Геннадий Евгеньевич дал Терентию свою брошюру, изданную партией социалистов-революционеров еще до войны. Называлась она: «Откуда произошла частная собственность на землю».

— Почитай, а потом скажешь свое мнение.

В тот же вечер Ливкин засел за книжку. Читал внимательно, стараясь вникнуть в смысл каждого слова. И все-таки ничего не понял. Слишком уж по-ученому написано. Только некоторые места запали в память. Сердцем почувствовал Терентий, что не туда гнет Рязанов.

— Конечно, я книжек не писал, — сказал механик, возвращая брошюру. — И мне нравится, как это у вас про то говорится, что владельцы земли не имеют никакого права на ее продажу. Это верно. Но вот вы пишете, что нельзя лишать дворянина, купца или богатого крестьянина земли, которую он обрабатывает собственными руками.

— Да. Дворянин или купец может стать трудящимся, если ему оставить ровно столько земли, сколько он лично сумеет обработать.

— А этот дворянин захочет сам пахать и сеять? А не пошлет ли он всех к чертовой бабушке? А? — хитро глядя на Рязанова, спросил Терентий. — Каждый хочет жить, как ему выгодно.

— Его заставит отдать землю народная власть, Учредительное собрание.

— Как? Как — заставит?

— Разумеется, будет декрет.

— Так он уж есть. Я слышал, что Ленин подписал такой декрет.

— Да. Однако власть большевиков не распространяется на Сибирь, — возразил Рязанов. — Больше того, она должна пасть и в центральных губерниях. Самозванное правительство, которое не может дать народу ни хлеба, ни подлинной свободы, рухнет. Это неизбежно.

— Вон оно что!.. И еще я хочу спросить. Большевики дают крестьянину землю. И вы обещаете дать. Выходит, заодно идете?

— Не совсем.

— Я понимаю, конечно, — простодушно сказал Ливкин. — Ленин силой права у богатых отбирает. А вот вы… на словах вроде как за мужика…

— А на деле? — Рязанов испытующе посмотрел на механика. — Ну, говорите, говорите…

— Чего говорить? Уж и не знаю. Грамотешка слабая, но маракую так, что с дележкой земли может и не выйти у вас. Ведь вы же вместе с теми, кто не хочет поступиться своим наделом.

— Это — наши временные попутчики.

— А потом, потом вы куда их денете, когда, скажем, прихлопнете в России Советы? Эти попутчики — сила! Не потрафишь им — они снова царя на престол посадят.

Геннадий Евгеньевич вскочил со стула и порывисто подошел к окну. Бросил через плечо:

— Да, революция подняла народное самосознание! Вот вы — простой человек, далекий от политики, однако рассуждаете вполне логично. Но мыслите в некотором роде, как… большевик, — Рязанов круто повернулся к Ливкину, закурил.

— Что вы! Куда мне! Я этого и в голове не держу. Так, сдуру ляпнул.

— Кое в чем вы ошибаетесь. И я рад буду рассеять ваши заблуждения, помочь разобраться в политической ситуации. Да и не только вам… Мы на пороге важных событий. И чем больше людей поймет их подлинное значение, тем лучше для дела демократии. Вот, например, предстоящие выборы в Учредительное собрание…

Разговор оборвал легкий стук в дверь. Рязанов пошел открывать. А Ливкин в который уж раз снова поймал себя на мысли, что слишком разоткровенничался с эсером. Правда, на доносчика Рязанов не похож. И все-таки надо быть поосторожнее.

На этот раз к Геннадию Евгеньевичу пришел за советом переселенец Елисей Гаврин. Еще с порога он истово перекрестился и отвесил низкий поклон.

— Присаживайся! — Рязанов подал мужику стул.

Елисей положил на пол, у порога, шапку, смущенно кашлянул в кулак:

— Благодарствую. Можно и постоять-та. Мы привычные.

— Ну, что у тебя?