Половодье. Книга вторая

— Пустой разговор, — вздохнул Костя.

— Зачем так, командир Костя? Жюнуска будет тихо ходить, совсем тихо.

— Дай ему гранату, — вдруг обратился Антипов к Воронову.

— Зачем гранату? — удивился Жюнуска. — Граната шум будет. У Жюнуски пшак есть, ножик.

— Хорошо. Иди.

Киргиз сполз в окоп. Не спеша сбросил с себя полосатый чапан, малахай. Рывком вытащил из кармана и взял в зубы кривой нож. Опершись руками о бруствер, Жюнуска легко взметнулся над окопом и запетлял от сосны к сосне. То он извивался всем телом, то птицей пролетал по косогору.

Его заметил вражеский пулеметчик. Он дал длинную очередь. Жюнуска перевернулся, упал и скатился в низину. Как ни смотрели партизаны, а больше его не увидели.

— Погиб или тяжело ранен, — определил Рязанов, кутаясь в воротник полушубка. В его голосе вместе с печалью слышались торжествующие нотки. А я, мол, что говорил вам? Ночь есть ночь. И вряд ли есть смысл рисковать.

— Жалко киргиза, — снял шапку Костя.

Но Жюнуска вернулся с пулеметом. Отдышавшись, положил за губу щепотку табаку, почмокал и заговорил:

— Давай свой пулеметчик. Два белай совсем пропал. Жюнуска кантрамил белай.

— Зарезал двух беляков, — объяснил Костя и порывисто прижал Жюнуску к себе, поцеловал. Киргиз смущенно замахал руками.

— Вот это да! — воскликнул Антипов. — Спасибо, дорогой товарищ!

Двое из батальона поползли с пулеметом вперед, а Жюнуска принялся одеваться. Только теперь он почувствовал холод.

Немного погодя партизанские цепи поднялись в атаку. Под самым носом у егерей затарахтел пулемет, теперь он стрелял по белым.

От поскотины бой перекинулся на улицы села. Егери дрогнули. Эскадрон Кости Воронова бросился следом. Конники кололи и рубили врага, ошеломленного стремительным ночным ударом.

К утру Сорокина была уже в тылу у партизан. На рассвете, немного опомнившись и собравшись с силами, белые начали яростные контратаки. Батальон тиминцев нельзя было вернуть под Сосновку.

Как и предполагал Антипов, неприятель нащупал слабое место в обороне партизан и вышел к Сосновке. В девять утра он схватился с интернациональной ротой. Не одолев мадьяр сходу, белые начали обстрел окопов из орудий и пулеметов. Вздыбился, тучами заклубился песок. Заплясали и посыпались стекла изб, прилегающих к кромке бора. Снарядом зажгло чью-то клуню, и она пылала, как большой костер. Сосновка была вся на виду у белых, но они не могли ее взять. Не один раз егери пытались выйти в степь и ударить по роте с фланга, но интернационалисты загоняли их в бор метким, сокрушающим огнем пулеметов.

Враг исходил яростью. Батарейцы пристрелялись к окопам мадьяр. То здесь, то там разрывалась поредевшая цепь. Но курил, выплевывая кровь, Иштван Немеш. Лежал у раскаленного «Максима» трижды раненный Лайош. Рота стояла насмерть.

До полудня противник не сумел ворваться в Сосновку. Тогда он бросил в сражение свой последний резерв — эскадрон голубых улан…

32

Гаврила долго доказывал вестовому из Галчихи, что хоть он и председатель сельсовета, а патронов выдать не может. Для этого нужна записка штаба — не иначе. Пока нет ее, нечего и толковать. Хочет вестовой последнюю рубаху с Гаврилы, хочет сапоги — пусть берет. Ничего не жалко Гавриле, потому как действительно тяжело Галчихинскому полку. Но патронами распоряжаются главнокомандующий и начальник главного штаба. Они знают, кому дать. Ведь посыльный только что вернулся из Сосновки. Почему он не взял записки от Антипова?

— Как-то растерялся я, спросить не успел, — оправдывался парень в рыжей папахе. — Только собрался заговорить о патронах, а Антипова и след простыл.

— Видишь, ты сам виноват, — втолковывал вестовому Гаврила.

— Сам. Так я ж ничего не говорю про это.

— Зато я говорю.

— Ну, хоть десять тысяч!

— Не могу.

— Восемь!

— Не имею права.

— Ты пойми, дядька, там люди гибнут. Казаки невыносимо жмут нас! — голос у парня дрожал. Того и гляди, расплачется.

Гаврила, не сводя с посыльного сочувственного взгляда, рывком схватил шапку, проворчал:

— Подводишь меня. Ну, пойдем к Петрухе. Чего рот разинул!

Петруху искали по всему селу. Не нашли и вернулись в сельсовет.

— Ты езжай, а мы подошлем патроны, — сказал Гаврила и устало упал на стул.

— Я подожду, — не сдавался парень, устраиваясь на лавке.

— Тогда поехали на Кукуй!

Снова выскочили на улицу. А тут и Петруха верхом.

— Откуда? — спросил с тревогой.

Гаврила ответил. В самом деле, надо бы помочь Галчихе. Поделить патроны между полками, что ли.

— И пулемет бы нам, а еще бомб! — выпалил вестовой.

— Понес теперь! То просил патронов, теперь и то полай, и другое, — нарочито насупился Гаврила.

— Казаки одолевают, — пояснил парень.

— Все, что найдем, пошлем, — пообещал Петруха. — Может, и пулемет подбросим.

— Да поскорее…

Петруха круто повернул коня и зарысил к выселку. Хорошо бы застать ротного на месте. Конечно, ротный упрется. У него всего два «Максима» и несколько самодельных бомб. Мол, чем отбиваться будем, коли белые пойдут на Покровское.

«Действительно, положение трудное, — подумал Петруха. — Неприятель может навалиться на покровчан. Но сейчас решается судьба армии и всех советских сел — в Галчихе».