Половодье. Книга вторая

— Подошли, паря, почитай, к самому селу. Тут до кромки бора рукой подать, — сообщил дед, снова садясь в седло. — Сейчас я взгляну, правее должна быть дорога.

Он отъехал всего шагов двадцать, когда есаул, почувствовав недоброе, направил туда же своего коня. Но Гузырь стеганул концом повода Гнедуху и помчался вдоль берега болота. Затем до слуха казаков долетел плеск воды.

— Стой! — крикнул есаул, посылая следом горячего дончака. — Стой! Стрелять буду!

Он выхватил наган, но выстрелить не успел. Дончак со всего маху врезался в трясину вместе со всадником.

Из сосняка Гузырь слышал, как в топи, повизгивая, барахтался есаул. Это продолжалось недолго. Трясина, видимо, проглотила его.

— Эх, любо-дорого! — воскликнул Гузырь и, повернув Гнедуху, кинулся в село. Он знал, что теперь казаки не выберутся с Гнилой елани. Не найдут они по своему следу прохода в болоте. Гузырь дважды прокружил их. А второй проход коленом. Там атаманцам — верная гибель.

Гузырь как с неба свалился в Покровское. Почесывая затылок, Гаврила выслушал его внимательно, спросил:

— Много казаков?

— Много! Три казачьих сотни!

— Может, сообщить Мефодьеву? Он только что прошел с полком на Галчиху, — раздумывал вслух Гаврила.

— А я вот так маракую, что и рота с казаками управится одна. Не сдадутся подобру-поздорову, камыш поджечь надо, выкурить их. Огонь до сосняка не достанет, кругом вода, — посоветовал Гузырь.

Рота немедленно выступила на Гнилую елань и закрыла пулеметом проход, по которому дед завел казаков в ловушку.

Всю ночь шли переговоры. И после того, как с десяток казаков, пытавшихся вырваться из ловушки, потонули в трясине, а партизаны пригрозили поджечь камыши, белые сдались.

— Я шибко уважаю Колчака, якорь его! — весело посмеивался Гузырь, всплескивая скрюченными руками.

35

Когда белые заняли Галчиху, полк Королева отступил вдоль кромки бора на Пронину. В двух верстах от Галчихи партизаны окопались.

Патроны были на исходе. Пулеметы молчали. Королев поджидал партизанские части со стороны Покровского, чтобы потом взять белых в клещи.

Команда разведчиков была на правом фланге полка, в бору, у дороги на Усть-Галчиху. И почему-то именно на нее враг обрушил всю мощь огня своей артиллерии. Казаки в конном и пешем строю атаковали разведчиков, но до ночи не продвинулись ни на шаг.

Назавтра натиск белых был еще ожесточеннее. Увидев, что разведчикам не удержаться, Королев подкрепил их одним из своих батальонов.

Казаки готовились к новой атаке. Снаряды взрывали песок. Он столбами поднимался к небу. Партизаны задыхались в окопах от пыли и порохового дыма. В это время и подполз к Роману командир батальона мотинский мужик Силантий. Пригладив пятерней рыжую бороду, сплюнул на песок и сказал:

— Дураки мы, что ругались тогда у кузницы. Вот с кем надо спорить, — кивнул на Галчиху.

— Верно, — согласился Роман. — Свой своему поневоле друг. Ну, как там у вас?

— Жмут, однако терпимо. Но теперь что у вас, то и у нас. Я ведь не один пришел к тебе, а с целым батальоном. Наши, мотинские мужики. Пока в согре сидят, окончится обстрел — в окопы переберемся.

— Значит, подмога? — встрепенулся Роман и хлопнул Силантия по плечу.

— Об чем и речь. Доставай кисет. Курнем.

Снаряд разорвался совсем рядом. Вздрогнула земля.

Волна песка ударила в окоп, засыпав обоих. Роман отряхнулся, проговорил сердито:

— И лупит же, гад! Ночью окопы отрыли в рост, а теперь по колена не будут, — и полез в карман за кисетом.

Попыхивая цигарками, пережидали обстрел. Роману беспокойно подумалось о Якове. Как он там, жив ли? Бои идут нешуточные. Роману к этому не привыкать. А Яков в жаркой схватке впервые. Конечно, он не струсит, да зарвется и под снаряд угодит. Помнил Роман, как на германской было с новичками. Придет пополнение, и в первом же бою его выбьют. Обстрелянные солдаты целы, а новичков записывай за упокой.

Тревожился Роман и за Покровское. Как только партизаны покинули Галчиху, связь с родным селом оборвалась. Белые могли нагрянуть и туда, а отпора им дать некому. Роман мысленно читал приказ, найденный в сумке польского офицера: …«все население мятежных сел расстрелять, а сами села сжечь». Это значит, что могут погибнуть и отец с матерью, и Люба.

От этих страшных дум сердце рвала ярость. Темнело в глазах, и до боли сжимались кулаки. У партизан не было сил выбить врага из Галчихи, они еле удерживались на занятом рубеже.

Силантий смачно выкурил цигарку, завернул другую. Пожав плечами, сказал:

— Чего это ты так полюбился казакам? Ни на минуту не забывают. Сколько снарядов извели! По всему видно, что неспроста жмут.

— Да, что-то есть, — согласился Роман, прижимаясь щекой к земле.

Тишина наступила неожиданно, желанная, и в то же время пугающая. Ветер унес удушливую пыль. В окопах зашевелились, заговорили разведчики. Кто-то пустил шутку, и по цепи пробежал смешок. Так всегда бывает в минуту затишья. Но вдруг неподалеку раздался взволнованный голос Акима Гаврина:

— Ползут!