Половодье. Книга вторая

— Бить будут! Твое слово, Силантий! Не давай в обиду!

— Эх вы, пьяницы горькие. Прекратить, все прекратить! — Семен смаху ударил по столу кулаком. Звякнула посуда. Плеснулся на скатерть самогон.

Тогда выступил рыжий и широколицый Силантий. Он с хитрецой подмигнул Семену и сказал:

— Мы за народную власть пьем. Может, завтра за нее, матушку, жизню отдадим. Может, сегодня день ангела у самого товарища Ленина. И ты не имеешь такого права…

— У меня приказ.

— Мало ли что, — многозначительно прицокнул языком Силантий. — И в такой день порка, как у белых.

Семен опешил, замялся. И вправду, надо ли пороть? Да и плетки нет под рукой. Пока раздумывал, совсем остыл. Свои ребята.

— Ладно, отпустите мужика, — сказал он помощникам. — А вы кончайте пьянку! Да не орать на всю деревню.

— Мы тихо. По последней выпьем и спать, — взбивая огненную бороду, заискивающе говорил Силантий. — И просим вас с нами… Все будет шито-крыто.

Гости топтались у порога, не решаясь уйти. Надевали и тут же снимали картузы. Искус был большой. Парни косились на Волошенко: уж соглашался бы, что ли!

— Разве что по одной, — сдался наконец Семен, раздумчиво почесав кадык.

Антипов ждал Семена несколько часов, нетерпеливо бегал по комнате. Затем ему снова сообщили, что мотинские гуляют. Пошел сам. По дороге накачивал себя злостью.

Антипов разыскал Семена на чердаке. Тот заигрывал с перезрелой хозяйской дочкой. Они похохатывали, шушукаясь. По-видимому, девка тоже была пьяной: похотливо визжала, шурша сухими березовыми вениками.

— А ну, иди сюда, Волошенко! — строго позвал Антипов, поднимаясь по скрипучей лестнице.

— Кто там? Чего надо?

— Слазь!

Семен нехотя слез и только внизу, увидев серого от злости Антипова, понял, что дал промашку. Заговорил по-свойски:

— Уже и выпить нельзя… Да что уж…

— Идем в штаб.

— Пойдем. Думаешь, боюсь? Никого я не боюсь!

Но на полпути остановился, насупился и вдруг показал Антипову кулак. Видел, мол, это, попробуй увести Волошенко силой! Антипов не выдержал, сшиб Семена с ног, отобрал оружие. Бил, гневно приговаривая:

— Вот тебе самогонка! Вот тебе девки!..

Петруха взглянул на Семена и Антипова. Сидят, как казанские сироты. Стыдно поднять глаза. Однако Семен, если и поднимет их, все равно ничего не увидит — заплыли синим и фиолетовым. Тоже вояка!

Ждали Мефодьева, и он пришел, озабоченный, очевидно, другими делами. Присел к столу, бросив Петрухе:

— Ты веди заседание. Это по твоей части.

Первым опросили Антипова. Волнуясь, он рассказал, как было. Да, он погорячился. Его поведение недостойно красного командира.

— Да какой он красный командир! Золотопогонник! Привык давать нашему брату в морду. Бей еще! Мы все стерпим! — загорячился Волошенко. — И надо проверить, не провокационная ли это работа!

— Ты говори, да не заговаривайся! — вскочил кряжистый бородач из пришедших с Антиповым бойцов. — Мы тебя пока что не знаем, а наш Федор Иванович первым поднял красное знамя в Устьянской и Тиминской волостях.

— Ты не знаешь меня, и не надо! Зато знают меня и главнокомандующий, и комиссар, и все наши. Вы только начали воевать, а мы уже год с белыми бьемся! — кричал Семен.

Петруха понимал, что нельзя давать разгореться страстям. Это поведет к расколу армии. Он поднял руку, призывая к порядку.

— Тише! — спокойно, но резко сказал Петруха. — Слово за главнокомандующим.

Ефим Мефодьев недовольно поморщился. Ну, чего комиссар впутывает его в эту историю? Решали бы сами — и конец. У Мефодьева и так забот хоть отбавляй. Нет фуража, мало продовольствия, добрая половина бойцов босиком. А тут невидаль какая: подрались двое. Всыпать бы обоим как следует.

Но штабисты взглядами потянулись к Мефодьеву. Что-то он скажет. Нужно было говорить, и Ефим поднялся:

— Пусть товарищ Антипов доложит нам свою биографию, — в голосе его слышалось раздражение.

Антипов поправил ремень на гимнастерке, выпрямился. Его смуглое лицо посуровело, брови упали на глаза.

— У меня простая биография. Родился в крестьянской семье. На мирские средства закончил гимназию и вернулся в село учителем. В пятнадцатом призвали в армию, окончил школу прапорщиков, в этом же году вступил в партию большевиков. Воевал в Карпатах, был в пулеметной команде. Когда создались солдатские комитеты, избрали председателем. Потом генерала отстранили от командования дивизией, поставили меня. В начале восемнадцатого дивизия расформировалась. Приехал домой. Сейчас вот с вами. Сказанное могут подтвердить односельчане и однополчанин Роман Завгородний. У меня все.

— Хорошая биография! — оценил Терентий Ливкин. — А драться все-таки не следовало бы. Хотя кто его знает, может, и полагается Семену за его дела.

— По-моему, нужно судить обоих, — заключил Петруха и тут же подумал, что Антипов правильно поймет его. — В состав суда ввести устьянских, тиминских и покровских товарищей, чтобы хорошенько разобрались и каждому отмеряли своей мерой.

Волошенко вскочил, скрипнув стулом, недоуменно развел руками.

— Что ж это получается? — голос его звучал обидой. — Меня он изволтузил, места живого не осталось, и теперь меня же судить?