Половодье. Книга вторая

Мефодьев обиженно дернул губами и пошел к селу. Походка у него была твердая, решительная. И вместе с тем в ней чувствовалось что-то мальчишеское: подчеркнутая лихость, что ли.

В тот же день Петрухе удалось наедине поговорить с Ливкиным и Антиповым.

Терентий Иванович потел в своей комнатке, сочиняя воззвание к крестьянам восставших сел. От имени всей армии просил поддерживать сельские ревкомы и ожидать скорого прихода Красной Армии.

— Насчет ожидания вычеркни, — посоветовал Петруха. — Мужики поймут, что нужно сложить руки и ждать. А это не дело. Надо, чтоб помогали Красной Армии свалить Колчака, чтоб все шли к нам.

— Пожалуй, верно, — согласился Ливкин, принимаясь заново писать воззвание на лощеном листе конторской книги. — Где бы нам пишущую машинку достать. Во Вспольске была у меня, фирмы «Ремингтон», хорошая штука. А то ведь в каждое село нужно послать воззвание. Это значит переписать раз тридцать. Пальцы немеют.

Петруха пообещал найти машинку. По крайней мере, он будет иметь в виду.

— А сейчас отложи свою писанину и послушай.

Петруха передал Ливкину весь разговор с Мефодьевым. Терентий Иванович слушал внимательно, иногда с неодобрением покачивая головой. Опять у Мефодьева заскок, Ну и характерец!

— Я считаю, что Антипов — наш человек и он на месте, — сказал Ливкин. — А положение Мефодьева узаконим специальным постановлением штаба, которое сообщим армии и разошлем вместе с воззванием по селам.

Петруха хлопнул ладонями по ляжкам: молодец Терентий Иванович. Верно рассудил. Об этом же думал и Петруха. Но надо сделать так, чтобы Мефодьев не заподозрил штабистов в сговоре. Не то — опять вспыхнет.

…Антипова все еще мучила драка с Волошенко. Он стал замкнутым, говорил мало, и лишь тогда, когда его спрашивали. В голосе порой звучала строгая официальность, порой растерянность.

Петруха знал, как тяжело начальнику штаба. Пришел к Антипову не в штаб, а на квартиру — в небольшой черный от времени домишко на краю Сосновки.

Был жаркий полдень. Стояла невыносимая духота. Над степью собиралась гроза. Край неба уже клубился пепельными тучами, которые наплывали одна на другую.

Обливаясь потом, Петруха вошел в полутемные сенцы. Опахнуло дегтем и кислыми овчинами. Огляделся. Прямо перед ним на глиняном полу в одной исподней рубашке сидел Антипов. Он брился. На табуретке — прислоненный к бокалу осколок зеркальца.

— Красоту наводишь? — приветливо сказал Петруха. — Ну и печет! Рубаха — хоть выжимай.

Антипов отложил бритву, полотенцем стер со щеки мыло. Выжидательно уставился на Петруху.

— Брейся, Федор Иванович. Я попросту завернул к тебе, посмотреть, как живешь.

— Известно — холостяцкое житье, — сказал Антипов.

— Дети-то у тебя есть?

— Сынишка. Когда мы уходили сюда, больного его оставил, в большом жару. Не знаю, выздоровел ли, — вздохнул Антипов, намыливая щеки.

Они долго молчали. Петруха посапывал, слушая, как скрипит бритва. Он думал о заботе, которую носил в себе этот человек. Уехать за сотни верст от дома в такое время и никому не сказать о своей беде. Конечно, и Семен попался под горячую руку. Еще хорошо, что отделался синяками.

— Хозяева дома? — заговорил первым Петруха, кивнув на дверь.

— Нет, в пригоне кизяк делают.

Петруха присел на крыльцо, поближе к Антипову. Достал кисет и не спеша стал закручивать цигарку.

— Мы с тобой, Федор Иванович, состоим в одной партии. И, как партийцы, будем говорить начистоту. Что ты думаешь о Мефодьеве?

— О Мефодьеве? — Антипов снова отложил бритву, поднял глаза. — Мне он нравится. Хороший командир, но для пользы дела его надо поправлять. Горяч, он может не думать о себе, а об армии обязан. И еще — ему нужен такой начальник штаба, которому бы он верил. Я на эту должность не гожусь.

— Ладно. Ты все сказал?

— Все.

— Не выйдет так, Федор Иванович. Ты останешься в своей должности, а на очередном заседании штаба предложишь утвердить Мефодьева главнокомандующим армией и рекомендовать ему сохранить себя для армии и революции. Так надо.

— Я понимаю, — кивнул головой Антипов. Я внесу такое предложение.

— А о здоровье твоего сына справимся. Будем надеяться, что он жив и здоров, — сказал Петруха, прощаясь.

Над потемневшим бором, над степью гулко перекатывался гром. Шумели, рассыпаясь по двору, крупные дождевые капли. Они падали на землю, как пули, поднимая фонтанчики пыли.

29

Захар Федосеевич теперь уже ниоткуда не ждал поддержки. В Галчихе, как и в Покровском, всеми делами правил ревком. Объездчиков, сказывают, перестреляли, а лавочник Поминов поджал хвост. Сам, поди, не знает, как спасти свое добро, не то, чтоб советовать другим. Однако Степану Перфильевичу пока что везло. Захара ограбили, обобрали всего до нитки, а у него, кроме винтовок, ничего не потрогали. Выходит, что лавочник оказался хитрее, смекалистее. Смуту пересидел в бору, а теперь с Гаврилой, словно дружки, раскланиваются.