Половодье. Книга вторая

Домну привели на сборню. Помещение было набито народом. Ее толкнул прикладом в спину карауливший у двери атаманец. Домна огляделась. Люди сидели на полу и стояли, переминаясь с ноги на ногу. Больше бабы. У всех скорбные лица, у каждого своя печаль.

Домна протиснулась к окну, слушая разговоры.

— Нюрку Михееву арестовали, а кого-то в лазарете убили. Сама видела, как Нюрку вели.

— Нету ее тут. Наверное, в каталажке сидит.

— Туда и повели.

Мать Кольки Делянкина, полная, рослая баба, заголосила:

— Ой, бабоньки, что теперь будет с нами! Перестреляют всех, а то живыми в могилу. Сказывают, такое у них заведенье, у атаманцев.

— Да ты не каркай, Капитолина, прежде времени! Еще накаркаешься!

— Это все нас купчиха Агафья Марковна подкузьмила. Ее сынок ходил забирать Завгородничиху. У Агафьи на постое были каратели. Она и расписала, кого арестовать.

К Домне подвинулась Марина Кожура, поделилась своим горем:

— Мне уж как придется, да по Трохиму душа изболелась. Шибко стреляли вчера. Как бы не убили.

У Домны сын был тоже в этой схватке. Но она почему-то даже не допускала мысли, что Якова могут убить. Нет, он отошел вместе с другими от села и скоро должен вернуться.

За окном зашумели, забегали атаманцы. Отчего бы это? Неужели партизаны узнали обо всем и уже наступают? Нет, на площадь входил отряд белых. На подводах везли раненых и убитых. К командиру отряда подбежал другой офицер, белобрысый, розовый. Домна где-то видела его. Да ведь это он ходил следом за атаманом Анненковым, когда зимой покровчан выгоняли на площадь!

Офицеры что-то доказывали друг другу, махали руками, и больше всего белобрысый. Наверное, атаманцы просчитались на чем-нибудь. Может, отряд хотел взять Сосновку, да получил по зубам? Ну, так и есть. Больше негде им так нарваться. Подводы с ранеными все идут и идут.

— Бабы! — впервые с утра заговорила Домна. — Наши партизаны побили карателей в Сосновке!

Сборня загалдела. В сердцах у людей затеплилась надежда: придут свои и освободят.

Домна была права. Отряд белых, наступавший на Сосновку, здорово потрепали в ночном бою. Лентовский рассвирепел. Он уже не играл, не рисовался, а, брызгая слюной, кричал на командира отряда:

— Вы мне ответите за все, поручик! Провалить такую операцию!

— Противник превосходил нас числом и занимал более выгодный тактический рубеж, — оправдывался тот.

— Вы, вы, поручик, превосходили его своей тупостью! Что прикажете теперь делать? Я вас спрашиваю? Зачем вы явились в Покровское? Чтобы доложить мне о неудаче? Нет, вы повернете свой отряд на Сосновку и к вечеру возьмете эту партизанскую Москву! Или никто, даже мои большевики, не позавидует вам! О, я научу вас воевать! — Перекипев, Лентовский несколько смягчился и снова взял себя в руки. — Что знаете об отряде капитана Артюшева? Вы держали с ним связь?

— Да. Он прибыл на место, в Сорокину, еще днем. Это узнали партизаны, которые и перебросили туда часть сил. Но основные силы, как и следовало ожидать, остались в Сосновке.

— Хорошо. Через час вы выступаете на Сосновку, с вами отправятся две роты отряда Мансурова, — распорядился Лентовский. — Командовать объединенными силами будет Мансуров, а за исход операции отвечаете вы.

К полудню, скрипя телегами и пыля, сводный отряд карателей ушел из Покровского. В селе осталась лишь одна рота. Но аресты продолжались. Прошло немного времени, и в помещение сборни впихнули фельдшера Семена Кузьмича. Он накинул на нос очки и внимательно, как больных, осмотрел всех, кого ему было видно.

— Ну-с, — Семен Кузьмич плавно опустился на порог. — Сегодня со мной произошла забавная, я бы сказал, даже юмористическая история. Скрываясь, я забрался в чей-то курятник. Курицы немного покудахтали и успокоились. Я прилег на бок и, понимаете, чуть не уснул. Там тихо, тепло и в некотором роде уютно. И может быть, проспал бы до сей поры. Но хозяйка пришла открывать курятник и, очевидно, заметила меня. Она закричала, что было силы, и позвала на помощь. Я думаю, эта бабка приняла меня или за вора, или, что еще вероятнее, за хорька. Как вы считаете, я похож на хорька?

Какая-то бойкая и смешливая баба прыснула в углу, ее поддержали соседки, и заулыбалась, заходила от хохота вся сборня.

— Похож на хорька!

— Как две капли воды, похож! Вот тебе крест!

— Может быть. Не спорю, — согласился Семен Кузьмич. — Я делаю бабке знаки, шепчу ей, что я никакой не хорек и не вор, а фельдшер. Но она ничего не желает знать и кричит еще пуще. Пришлось выскакивать из курятника, сшибить головой бабку и бежать в огороды. Затем я долго лежал между грядками картошки и о меня буквально споткнулся атаманец. Я, конечно, извинился. Но это не возымело никакого действия. Он привел меня к сыну Степана Перфильевича.

Фельдшер умолк. И всем стало еще тяжелее.

Тишину оборвали треск, грохот и крики. Но ничего страшного пока не случилось. Это под напором и тяжестью людских тел рухнул и рассыпался стол.

Люди поднялись на ноги, а треск продолжался. Только теперь он был не внутри, а снаружи. Похоже, что неподалеку завязалась перестрелка.