Половодье. Книга вторая

Из соседних домов вынесли на площадь столы, стулья, скамейки, сдвинули и накрыли столы скатертями. Покровчане и бойцы дивились: к чему бы это? Уж не угостит ли Петруха самогоном на поминках? Перебрасывались замечаниями:

— Комиссар-то что-то колдует!

— Нет, он с Антиповым говорит!

— Неуж плясать на столах станут?

— В сапогах на скатерти? Тоже ляпнул!

— Зачем — в сапогах. Можно и босиком.

— А уж из босого какой плясун. Да и не у каждого ноги сапогов почище.

За столами уселись члены штаба и с ними кузнец Гаврила.

— Они чай пить будут, а мы смотреть.

— Не чай — кохвей али водку! Чичас им Тишка поднесет по чарке.

Петруха поднял руку, призывая к тишине. Но люди успокоились не сразу. Долго еще по площади ходил говорок.

— Революционное собрание граждан села Покровского совместно с партизанской армией можно считать открытым, — торжественно произнес Гаврила.

— Повыше встань!

— Говори громче. Не слышно!

— К нам за стол приглашаются отцы и матери погибших партизан и, кроме того, Елисей Гаврин, Макар и Домна Завгородние, Капитолина Делянкина, Аграфена Михеева. Пропустите названных граждан! — кричал Гаврила.

Народ заволновался. По какому такому случаю приглашают? Почему других никого не зовут? Загалдели, шарахаясь по сторонам.

Первой вытолкнули к столам Капитолину Делянкину. Растерянная, она не знала, что ей говорить, что делать.

— Садись, Капитолина, — пригласил Гаврила. — Где ж остальные?

— Аграфена идти не желает. Из-за мужика своего боится смотреть людям в глаза.

— Как не желает! Мир требует, значит, должна!

Наконец, собрали всех. Макар Артемьевич и Домна сели с краю по соседству с Петрухой Горбанем. Они были тоже смущены. Домна выругала себя в душе, что осталась на сходке.

Кузнец Гаврила дал слово главнокомандующему армией. Мефодьев снял фуражку, пригладил пятерней волосы и начал:

— Вчера мы разбили три отряда белых. Взяли у них десять пулеметов, больше трехсот винтовок, много сабель, а сколько патронов — еще не сосчитали!

Площадь одобрительно заревела. Выждав с минуту, Мефодьев продолжал:

— Так кто мы теперь есть, товарищи? Я так понимаю, что хватит нам стоять в обороне. Будем искать белых и бить без пощады, как они безоружных бьют да раненых. Никто не сломит нашу силу! К тому же мы скоро встретим российскую Красную Армию. Товарищи! Кто сидит перед вами? — Ефим широким жестом показал на приглашенных за стол.

— Известно кто! Тетка Завгородничиха да переселенец!

— Да еще жинка атаманца!

— Перед вами сидят отцы и матери наших красных героев. Их дети отличились в боях за Покровское, Сосновку и Сорокину. Слава вам, дорогие родители! Вот она Капитолина Делянкина. Знай, Капитолина, что твой сын Николай один спас революционный штаб!

Капитолина всплеснула руками и разревелась.

— Перед вами тетка Домна и дядька Макар. Эх, и молодцы ж у вас сыновья! Роман первым ворвался со своим взводом в Сорокину, изничтожил пулемет белых, а потом у Кукуя зашел в тыл к атаманцам и растрепал их в клочья. Хорошо, как герой, дрался и Яков Завгородний. В боях заслужили похвалу братья Гаврины. Смотрите, люди, вот их отец!

— И последняя — Аграфена Михеева. Дурак у тебя мужик, блюдолиз атаманский, да не о нем речь теперь. О дочке твоей Нюре сказать хочу, — голос у Мефодьева сорвался. — Золотое у нее сердце. Нам бы вырвать Нюру из рук вражеских, мы б ей в пояс поклонились. Я бы первый встал на колени, — глаза у Ефима затуманились, он готов был расплакаться. И он сел. Потом снова встал, высокий, плечистый.

— Некого нам посадить на это место за стол от Константина Воронова. Мать у него померла, отца живьем сожгли атаманцы. Но мы всем селом будем гордиться Костей!

Гаврила отбросил голову назад, окинул взглядом толпу, крикнул:

— Товарищи! Я за всех вас, жителей Покровского, благодарю отцов и матерей героев. Спасибо вам, славные родители! — и низко склонился.

— Спасибо вам и от армии! — сказал Петруха.

Собрание закончилось, но Горбань попросил не расходиться. Должен состояться революционный суд над Антоном Бондарем. За арестованным послали в каталажку конвоиров. Еще утром Антона привезли в Покровское и здесь допрашивали.

Хмурясь, председатель суда Ливкин разложил перед собой какие-то бумажки. Площадь заахала, загорланила. И опять в многотысячной толпе перекличка голосов:

— Бондариха-то тут?

— Вот Никита радуется, что Антона судят!

— Никиту бы самого следовало засудить.

— Гляди-ко, ведут!

— Антона ведут!

— Сукин он сын, Антон!

Горбатясь и глядя себе под ноги, прошел Антон по живому коридору и замер перед столом. Лицо у него было серым, как песок. Колени дрожали.

Ливкин рассказал, как было дело. Спросил подсудимого, почему тот решился на преступление.

— Я дал присягу на верность брату атаману, — ответил Антон, не поднимая головы.

— Ты хотел бросить бомбу в штаб. И бросил бы ее, если бы не боец Николай Делянкин? Так?

— Так.

В передних рядах возмущенно ахнули. И ропот палом побежал все дальше, разливаясь по площади.

— Что он говорит, гад!

— Убить его мало!

Ливкин спросил у Антона:

— Признаешь ли ты свою вину перед народом?

— Я никого не убил в Покровском и в Сосновке.

— А в других селах?