Половцы, торки, печенеги, берендеи

Целый ряд фактов свидетельствует, что половцы во время своих кочеваний проникали много севернее южных поселений рязанцев. Так, в 1199 году князь Всеволод Юрьевич Суздальский со своим сыном Константином предпринял поход на половцев. Он выступил — очевидно, из своего стольного города Владимира — 30 апреля и шел, по предположению С. М. Соловьева[84], от верховьев Дона вниз по этой реке. Половцы, услышав о приближении русских, бежали с вежами «к морю» (то есть на юг, по направлению к Азовскому морю), а Всеволод дошел до половецких зимовищ у Дона, разорил их и 5 июня вернулся во Владимир. Если считать переходы в двадцать верст, то, оказывается, Всеволод не успел бы проникнуть южнее города Воронежа; если же класть по тридцать верст ежедневных переходов, то и в таком случае расстояние, пройденное русскими войсками, не будет более 540 верст (считая от Владимира), и, следовательно, Всеволод не заходил южнее низовьев Черной Калитвы — Битюга — Хопра[85]. Из этого можно заключить, что летовища половцев были значительно севернее, то есть в области южнорязанских поселений.

Мы неоднократно встречаем в летописях сообщения о столкновениях рязанцев с половцами, но, к сожалению, большинство известий подобного рода находится лишь в Никоновском своде — источнике, в отношении половецких событий, особенно ненадежном, так как составитель свода или его источник часто прикреплял к какой-нибудь определенной дате материал явно эпического характера. Но вот сообщение Лаврентьевской летописи под 1206 годом: «…тогож лета, ходиша князи Рязаньскыя на половци, и взяша вежи их». Вряд ли немногочисленная рязанская рать рискнула бы ходить в далекий поход в глубь степей; это было под силу только таким могущественным князьям, как Киевскому или Суздальскому, или целой коалиции князей; очевидно, в 1206 году мы имеем дело с недалеким, коротким походом налетовища половцев, близко подошедших к рязанским пределам. В таком свете сообщение той же Лаврентьевской летописи о том, что под Пронском, на юг от реки Прони, было «поле половецкое», принимает вполне реальный смысл, и вряд ли справедливо объяснение Голубовского, что это лишь «случайное название», потому что, дескать, половцы когда-то стояли здесь станом во время набега. На реке Ранове, притоке Прони, до сих пор существует село Кипчаково, подтверждающее неслучайность названия «поля половецкаго».

Если обратиться для сравнения к другим эпохам, то увидим, что на широтах, куда заходили половцы, всегда, и до и после них, жили кочевники. Так, в XIV веке в районе города Наровчата (по среднему течению реки Мокши) был центр одной из татарских орд (Тогая). Это как раз есть область «Великого дикого поля», и находится она на той же широте, что и «половецкое поле» у Пронска. А летовища хана Сартака в XIII веке были в трех днях пути от Волги, в месте, где пространство между Волгой и Доном достигает десятидневного перехода, — это указывает на линию Воронеж — Укек, три же дня пути на запад от Волги приводят нас к среднему течению Медведицы и Хопра. Рубрук, дающий эти сведения, добавляет, что «в этих местах прежде жили половцы». Вспомним также, что в районе устья Воронежа и близ него, на правом берегу Дона, некогда кочевали скифы, а по реке Латрыку находим следы сарматов. Все это показывает, что номады здесь кочевали искони: от скифских до татарских времен.

Итак, приведенные факты позволяют сделать вывод, что половцы на летовища между Волгою и Доном заходили много севернее, чем это обычно считалось, подходя к Прони, низовьям Цны и среднему течению Мокши; здесь кочевники находили для себя вполне пригодные места в степных пространствах у границы сплошных хвойных лесов.

Признавая проникновение половцев так далеко на север и не отрицая наличия рязанских поселений много южнее тех мест, куда заходили половцы, то есть в низовьях Воронежа и по Дону, можно положить конец безвыходным противоречиям во взглядах исследователей о южных границах Рязанского княжества. Иловайский считал, что «во второй половине XI и в начале XII века все пространство к югу от Прони было занято кочевьями половцев», и таким образом западной рязанской границей считал течение реки Прони (во второй половине XII века эта граница, по Иловайскому, уже выдвинулась до низовьев Воронежа). Голубовский, наоборот, отрицал «возможность существования в какое бы то ни было время» половецких кочевий к северу от низовьев Вороны и Хопра. Спор велся некорректно, так как оба ученых рисовали себе некую постоянную непереходимую линию, служившую границей между русским и половецким миром, тогда как в действительности можно говорить лишь о южных пунктах русской колонизации за пределами сплошного населения русских и о северных пределах проникновения половцев во время их летовищ, оказывавшихся далеко в тылу у отдельных поселений русских колонистов. Оба эти явления отнюдь не исключали друг друга.