Еще в 1863 году один из предводителей восстания в Литве католический священник Антанас Мацкявичюс (Antanas Mackevičius) объяснял, как должна вести себя Россия, если она стремится к спокойствию в этом крае: «Почему Литва склоняется к Польше? Потому что к ней она присоединилась не по принуждению, но по своей воле. А разве с Россией этого не могло бы быть? Дайте Литве права, дайте наместника – пусть какой-нибудь князь поселится в Вильне, и тогда спросите: с Польшей или с Россией хочет быть (Литва)? Насилием вы ничего не добьетесь. Постоянно будут волнения, восстания»[1137]
. В более поздние периоды мы можем наблюдать систематические попытки придерживавшихся правых взглядов литовских общественных деятелей убедить различных представителей властей в необходимости прекратить дискриминацию литовцев и позволить им свободно развивать свою культуру и таким образом ослабить польское влияние в крае. Лидеры еврейского ортодоксального лагеря пытались стать союзниками имперского режима и убедить власти упразднить или хотя бы уменьшить дискриминацию евреев[1138]. Часть этих предложений предполагала незначительные коррекции национальной политики, которые существенно не меняли отношения империи и недоминирующих этнических групп. При этом другие предусматривали радикальные перемены, которые могли привести Россию к определенному сходству с империей Габсбургов. Такой сценарий был менее вероятен, поскольку противоречил политической традиции российской государственности, кроме того, среди правящей и интеллектуальной элиты доминировало критическое отношение к Австро-Венгрии, которую считали слабым государством[1139].В середине XIX века некоторые влиятельные русские публицисты предлагали отказаться от Царства Польского и оставить только «исконно русские земли», решив таким образом вызывавший у Санкт-Петербурга наибольшее количество проблем «польский вопрос»[1140]
. Один из последних министров иностранных дел Российской империи Сергей Дмитриевич Сазонов считал Царство Польское абсолютно инородным телом: «Непримиримо враждебная России Польша внедрялась в ее состав и значительно ослабляла ее политически, сыграв роль нароста или грыжи в нормальном до этого времени организме Русского Государства»[1141]. Однако, насколько известно, никто из членов правящей элиты империи серьезно такого сценария не рассматривал и в условиях господства менталитета «великой державы» рассматривать не мог. Кроме того, можно абсолютно не сомневаться в том, что независимое польское государство за границами Российской империи или эта территория в составе менее репрессивных Германской или Австро-Венгерской империи представляли бы для Санкт-Петербурга не меньшую проблему – доминировавшая в польском обществе идея польской «национальной территории», включавшей и исторические земли Великого княжества Литовского, моментально исчезнуть не могла.Таким образом, присоединив в конце XVIII – начале XIX века имевшее многовековые традиции Польско-Литовское государство вместе с многочисленной еврейской общиной, неизвестной ранее правящей и интеллектуальной элите России, Санкт-Петербург создал целую серию дестабилизировавших империю на протяжении «долгого XIX столетия» национальных проблем, решение которых не было найдено вплоть до конца существования империи, но, может быть, это решение и невозможно было найти.