В данном случае имперские чиновники руководствовались логикой, согласно которой развитие того или иного региона в значительной степени зависело от того, какой центр, то есть какой город, является доминирующим в регионе, – если русский, значит, и вся территория будет на верном пути, если польский – усиливается опасность того, что регион останется в орбите враждебной культуры. В то же время в представлении правящей и интеллектуальной элиты существовали и конкретные образы городов. Вильна у российских чиновников и поддерживавших имперский режим интеллектуалов ассоциировалась с центом польского влияния. Поэтому целью властей было добиться того, чтобы как можно бóльшая территория попала под влияние Москвы или другого внутреннего центра России и вышла из-под влияния таких городов, как Вильна. В российском дискурсе существовало достаточно четкое представление о том, что чем дальше на восток расположен город, тем сильнее в нем русское влияние и тем слабее польское. Следовательно, целью было «подвинуть» границы уездов и губерний таким образом, чтобы как можно большее число уездов и губерний оказалось в сфере влияния городов, расположенных на востоке[283]
. Как писал М. Н. Муравьев, таким образом возможно «оттянуть оные от местных административных центров, в которых преобладает еще господство польской партии»[284]. Более широко эту логику развил И. С. Аксаков. Он считал, например, что присоединение части Минской губернии к Могилевской можно обосновать тем, что «Могилев, сравнительно с Минском, представляет более русской общественной стихии», при этом Минская губерния должна получить компенсацию за счет Виленской губернии, то есть к Минской губернии должны быть присоединены Вилейский и Ошмянский уезды, поскольку «Минск, находясь в центре Белоруссии, обильный историческими белорусскими преданиями, с большею пользою мог бы послужить административным средоточением для некоторых белорусских уездов Виленской губернии, нежели Вильно». Вильна же, согласно И. С. Аксакову, стала «средоточением и символом в Литве польской силы, Польской цивилизации, это нечто в роде литовского Петербурга»[285], и Минская губерния «поставлена в необходимость тянуться к самому главному центру полонизма на Литве, к Вильну», поскольку там расположена резиденция генерал-губернатора[286].На схожей логике, то есть на желании, чтобы в части Западного края доминировали как можно далее на востоке расположенные центры, была основана и возникшая в начале 1870-х годов идея основания университета, когда кандидатами в университетские города стали Полоцк и Витебск[287]
. По мнению министра народного просвещения Дмитрия Андреевича Толстого, Полоцк более удачный выбор по сравнению с Витебском, поскольку Полоцк русский город, расположенный в русской губернии и тесно связанный с внутренними губерниями[288].Эта логика легла и в основу одного из высказанных в 1865 году предложений помощника виленского генерал-губернатора (позже, в 1868–1874 годах, ставшего генерал-губернатором) А. Л. Потапова – изменить границы Виленской губернии и основать новый центр не в Витебске, а в Полоцке. Наряду с аргументами технического характера (наличие в Полоцке железнодорожной линии, местонахождение Полоцка в географическом центре моделируемой губернии и пр.) приводились и соображения идеологического свойства: Полоцк в большей степени, в сравнении с Витебском, олицетворяет русскость, поскольку в городе пятнадцать православных церквей и монастырей, кроме того, таким образом будет восстановлено «название чисто русского Полоцкого княжества»[289]
.К уменьшению территории Западного края должно было привести и присоединение всей Ковенской губернии или трех самогитских уездов к Прибалтийскому генерал-губернаторству[290]
. «Перенос» всей губернии в Прибалтийское генерал-губернаторство чиновники обосновывали не только географическими аргументами[291] и экономическими связями, но и стремлением оградить литовцев от влияния «польского элемента»[292].