Достаточно быстро после издания циркуляра М. Н. Муравьева от 1 января 1864 года, запрещавшего распространение среди крестьян польских учебников, появилось и следующее логичное распоряжение виленского генерал-губернатора: 26 марта 1864 года Виленскому цензурному комитету было приказано не принимать на апробацию и не допускать к печати польские буквари, также было запрещено ввозить на территорию Северо-Западного края книги, предметом которых являлась польская история, исторические карты и детские игры. В июне того же года, получив согласие министра внутренних дел П. А. Валуева, М. Н. Муравьев еще раз повторил запрет, дополнив его указанием проверить все продававшиеся на тот момент издания такого рода. В октябре 1864 года генерал-губернатор запретил издание, ввоз и продажу календарей на польском языке. Эти запреты закрепил и циркуляр нового виленского генерал-губернатора К. П. Кауфмана от 23 июля 1866 года. Кроме того, польские книги, за исключением молитвенников, в Северо-Западном крае было запрещено продавать в небольших книжных магазинах и распространять разносчикам, поскольку власти не могли контролировать такую торговлю[446]
. Ставшие ненужными учебным заведениям польские книги уничтожали[447]. Как мы видим, имперские власти решили оставить жителей Виленского учебного округа не только без изданий на польском языке, предназначенных для народа (учебников, календарей и пр.), но и без всех в принципе изданий, которые могли напоминать о существовании независимой Польши. С января 1864 года официальная местная газета «Виленский вестник» начала выходить только на русском языке (сначала газета была двуязычной и часть текста печаталась на польском), периодических изданий на польском языке абсолютно не осталось.Однако такие меры имели очень ограниченное воздействие, что достаточно быстро поняли и местные власти, поскольку Виленский учебный округ затопила литература из других этнически польских земель. По этим причинам в 1869 году условия польского книгоиздания были смягчены. Типографиям отныне разрешалось иметь латинский шрифт для «печатания польских книг»[448]
. Цензорам было дано строгое указание следить за содержанием польских изданий и не пропускать к публикации антиправительственных книг[449].В 1860-х годах царские власти не только старались оградить народные массы от литературы на польском языке, но и обсуждали вопрос о возможном использовании кириллицы в изданиях на этом языке. В тот же день, когда были введены перечисленные выше ограничения на торговлю книгами на польском языке (23 июля 1866 года), К. П. Кауфман запретил типографиям иметь польский шрифт и указал при необходимости печатать польские цитаты «русскими буквами, как это введено в народных школах Царства Польского ‹…›»[450]
. В данном случае употребление кириллицы для передачи текста на польском языке определялось техническими обстоятельствами (в типографиях не осталось польских шрифтов), однако указание использовать кириллицу при передаче текстов на польском языке в Царстве Польском, казалось бы, имплицировало применение этих методов культурной инженерии и в Северо-Западном крае. Но, как мы увидим, делать такой вывод несколько преждевременно.Введение кириллицы в польскую письменность в 1860-х годах не было первым экспериментом такого рода – аналогичные попытки делались уже несколькими десятилетиями ранее. По указанию императора Николая I этот вопрос в 1844 и 1852 годах рассматривался двумя комитетами. Исследование Бориса Андреевича Успенского показывает, что у участников обсуждения вопросов, касавшихся введения кириллицы, не было единого мнения об адресате реформируемого польского письма. Министр народного просвещения Платон Александрович Ширинский-Шихматов (1849–1853) считал, что использование кириллицы при передаче польских текстов окажется полезно русским, которым так будет проще знакомиться с польской литературой. Николай I надеялся, что новые книги заменят привычные для поляков буквари в традиционной польской графике. Следует отметить, что для поведения имперских властей в это время характерна осторожность: так, издание хрестоматии по польской литературе власти старались представить как частную инициативу и скрыть свою роль[451]
. И осторожность, и отсутствие четкой формулировки целей, и признание влиятельными чиновниками, в том числе и министром народного просвещения С. С. Уваровым, невозможности применения кириллицы к польскому языку свидетельствует об экспериментальном характере этой инновации, не выдвигавшей каких-либо четко поставленных целей аккультурации, не говоря уже об ассимиляции.