Польша или Русь? Литва в составе Российской империи

Второй причиной, скорее всего, была недостаточная уверенность в русскости православных крестьян. Хотя М. Н. Муравьев декларативно утверждал, что крестьянство, и в первую очередь – православное крестьянство, составляет опору Российской империи в этом крае, в то же самое время он признавал, что католичество и польскость оставили глубокие следы и среди православного населения: «Население это, по большинству исповедующее православную веру, при значительном влиянии на нее римско-католического духовенства и помещиков, почти исключительно поляков, исповедует православную веру только номинально, усвоив между тем в общежитии обряды церкви католической, и вследствие сего необходимо предварительно упрочить в нем ослабевшее православие»[672]. Даже чиновники белорусского происхождения, считавшие себя потомками дворянства, были недостойны доверия: «Они с ног до головы заражены польским духом, и только православная вера мешает им окончательно слиться с поляками; бредят унией, посещают исключительно костелы, употребляют постоянно польский язык дома, в обществе, на гуляниях; читают только польских авторов, знают наизусть Мицкевича, Сырокомля, не имеют ни малейшего понятия о Пушкине, Гоголе, Лермонтове и других наших литературных деятелях; в восторге от Пустовойтовой и ей подобных ренегатов. Несколько из этих молодчиков ушло даже до лясу, и нам остается только пожалеть, что и остальная этого рода сволочь не убралась туда же: по крайней мере, Белоруссия очистилась бы от этих перевертней, от этой заразы ‹…›»[673]. Видимо, М. Н. Муравьев боялся, что преподавание католического Закона Божьего в народных школах (что подразумевало и издание краткого катехизиса на русском) при таком состоянии народного самосознания может привлечь в католичество и православных крестьян (бывших униатов). Эти же опасения чиновников отражают и дискуссии о месте русского языка в католическом богослужении.

Введение русского языка в католическое богослужение

Для царских чиновников самой проблематичной группой белорусов были католики, находившиеся, как считали эти чиновники, под влиянием католических ксендзов, то есть поляков. Исправить ситуацию и достичь в этом существенных результатов (обратить в православие) возможно было разными путями.

Можно было попытаться принудить всех католиков Западного края принять православие, либо заставляя или поощряя отдельных лиц (а лучше – целые римско-католические приходы) переходить в православие, либо прибегнув к церковной унии. Сторонники были как у первого, так и у второго варианта. Некоторые чиновники, служившие в Северо-Западном крае в середине 1860-х годов и ратовавшие за поощрение процесса перехода в православие, надеялись на окончательный успех в этом деле в недалеком будущем[674]. Сторонники второго подхода предлагали властям проект церковной унии, который предусматривал упразднение католической церкви в Российской империи (не считая Царства Польского) не позднее чем через 12 лет[675].

Другой способ давления на католическую церковь – введение русского языка в католическое богослужение[676]. В 1848 году Николай I запретил употребление русского языка в богослужении «иностранных» исповеданий («по-русски запретить; можно говорить проповеди на всех иностранных языках»[677]). Нетрудно догадаться, что имперские власти в этом случае боялись прозелитизма со стороны «иностранных» церквей. Православная церковь, как и некоторые чиновники, боялась, что при допущении русского языка учение этих «иностранных» исповеданий станет доступным и русским, которые могут быть таким образом «совращены»[678] в другие исповедания. Доминирование польского языка в католицизме не вызывало в то время больших опасений со стороны властей. Но еще до восстания 1863–1864 годов в этом соединении польского языка и католицизма обнаружились небольшие трещины.

Дело в том, что еще до крестьянской реформы 1861 года имперские власти были обеспокоены этнокультурной ориентацией находившихся под польским влиянием недоминирующих этнических групп, в первую очередь литовцев. Еще в 1832 году Николай I приказал перевести на «самогитский язык» молитву за Царствующий Дом[679]. В 1852 году власти вновь должны были вернуться к этой проблеме. Все началось с предложения виленского генерал-губернатора Ильи Гавриловича Бибикова о неупотреблении в католическом богослужении «самогитскаго языка»[680], на что центральные власти, имея в виду кроме всего прочего еще и то, «что распространение польского языка, а с ним и польского духа между жмудским народом составляло предмет постоянной заботливости бывшей Польской Республики», указали «латинскому духовенству произносить молитву о благоденствии Августейшего дома не исключительно по-польски, а в каждом приходе на том языке, на котором говорят прихожане»[681]. То есть имперские власти боялись, что устранение «самогитскаго языка» может привести к нежелательным последствиям (к ополячиванию литовцев).