Польская литература ХХ века. 1890–1990

Некоторые произведения этой прозы смогли в 70-е гг., хотя бы поверхностно, уловить волюнтаристские методы в управлении народным хозяйством страны, которые явились одной из причин экономического и политического кризиса в Польше в 80-е гг. К ним относится роман В. Билиньского «Катастрофа» (1976). В нем властный директор большого промышленно-строительного комбината вступает в конфликт с рабочим коллективом.

В 1983 г. Билиньский в романе «Объяснение» более открыто и публицистично поставил вопрос об ответственности за социально-экономический кризис в стране в начале 80-х гг. В этом вопросе тщетно пытается разобраться герой романа, бывший крупный партийный руководитель. Прежде чем покончить жизнь самоубийством, он пишет обширное объяснительное письмо, в котором приходит к выводу о том, что в общественной катастрофе есть некая доля вины его и ему подобных. Однако основная причина деморализации героя в романе сводится к пагубному влиянию его жены, мещанки, которая всеми силами пыталась обогатиться.

Как и «Катастрофа» Билиньского, завышенную оценку в официальной критике 70-х гг. получили «директорские» романы Эдмунда Низюрского (р. 1925) «Эминенции и баллабанции» (1975) – о бескомпромиссном инженере Збигневе Баллабане, разоблачающем разгильдяйство и приписки на стройке; Ежи Вавжака (р. 1936) «Линия» (1971) – о честном партийном руководителе, «На встречу дня» (1973) – об инженере-металлурге, завоевавшем доверие сталеваров, «Вход через секретариат» (1978) – о волевом организаторе производства, и ряд произведений других писателей.

Производственный роман удалось оживить Тадеушу Сеяку (1949–1994). Три его романа составили цикл, объединенный местом (Познаньское воеводство) и временем действия (вторая половина 70-х гг.), одним и тем же типом героя – молодым представителем технической интеллигенции. Героям Сеяка не удается карьера. Конструктору-новатору Павлу Качмареку из романа «Офицер» (1981) завистники мешают внедрить изобретение; запутывается в своих авантюрных экспериментах по установлению границы безнаказанности власти воевода Роман Ратайчак в романе «Проба» (1984); требовательного и знающего инженера Стефана Зандецкого рабочие, подстрекаемые вчерашними партийными бонзами, вывозят на тачке с завода (роман «Пустыня», 1987).

Герои Сеяка – жертвы системы общественных отношений, в которой процветают демагоги, конформисты и подхалимы. Но главное достоинство его романов – в способе разоблачения безнравственности и цинизма руководителей «социалистического» производства: с помощью преимущественно языковой самохарактеристики персонажей Сеяк сумел мастерски передать и официальный язык, тот специфический новояз, на котором привыкли изъясняться «аппаратчики» разных уровней, и неприглаженную, часто вульгарную речь производственников.

Роман Сеяка некоторые критики относят к так называемой «горячей прозе» – произведениям, повествующим о событиях, связанных с общественно-политическим кризисом в Польше в начале 80-х гг., с введением в стране военного положения. Вряд ли это оправданно, так как при всем скептицизме Сеяка по отношению к польской действительности 1970-х гг. он не преследовал однозначных политических целей, что характерно для подавляющего большинства произведений 80-х гг. о современности.

Как уже было отмечено, ситуация в общественной и литературной жизни в стране резко изменилась в 1980 г. с возникновением «Солидарности» и обострением политической борьбы. Партийно-правительственное руководство Польши всеми способами пыталось сохранить ускользающую власть над обществом, шло на разные компромиссы. В частности, оно вынуждено было закрыть глаза на широкое распространение литературы «второго круга обращения».

«Был год 1980, народилась „Солидарность“ и прямо на улицах продавались книги Гомбровича, Милоша, Херлинга-Грудзиньского, Солженицына, Оруэлла. Даже тот, кто не увлекался литературой и не интересовался специально политикой, должен был прийти к выводу о том, что знания, полученные в школе либо в вузе ПНР, нуждаются в пополнении»,{187} – пишет о том времени критик Ян Томковский. Относительная свобода литературной жизни продолжалась недолго – всего шестнадцать месяцев, до введения военного положения в декабре 1981 г. Но эти месяцы, по верному замечанию того же Томковского, «сделали невозможной для власти дальнейшую идеологизацию общественной и художественной жизни. В 80-е годы компромисс между партией и художественными кругами был уже практически невозможен. Все стоящие писатели, актеры, журналисты оказались на противоположной стороне баррикады»{188}.