Польская литература ХХ века. 1890–1990

После введения военного положения деятельность подпольных издательств еще более активизировалась. Нелегально издавались не только многие произведения польских авторов, но и переводы художественных и публицистических текстов западноевропейской, американской, русской литературы. Русская литература в этих изданиях была представлена М. Булгаковым, И. Буниным, А. Ахматовой, О. Мандельштамом, Н. Мандельштам, В. Шаламовым. Практически впервые через «самиздат» польский читатель познакомился с творчеством А. Галича, Венедикта Ерофеева, В. Войновича, Э. Севелы. На «Архипелаг гулаг» Солженицына была даже проведена подписка. Неплохо была представлена чешская литература – рассказами Б. Грабала, драмами В. Гавела, романами М. Кундеры. Творчеству Кундеры была даже посвящена нелегальная научная конференция, материалы которой были изданы отдельной книгой в Лондоне.

На военное положение польская литература откликнулась десятками сотен стихотворений, песен, сатирических куплетов, а также репортажами с места событий, дневниками и записками интернированных литераторов, рассказами и повестями. Из прозаических произведений, получивших наибольшую известность, можно отметить рассказы М. Новаковского «Рапорт о военном положении» (две книги – 1982 и 1983 гг.), Януша Гловацкого «Мощь хиреет» (1981), Т. Конвицкого «Подземная река, подземные птицы» (1984), Я. М. Рымкевича «Польские разговоры летом 1983 г.» (издан в 1984 г. в Париже и в том же году в подпольном издательстве «Нова»), А. Щиперского «Из дневника военного положения» (1984), К. Орлося «Пустыня Гоби» (1982), Я. Андермана «Без дыхания. Конец света» (1983), Я. Бохеньского «Состояние после инфаркта» (1987), А. Мандальяна «Операция: Карфаген!» (1985), М. Нуровской «Другой жизни не будет» (1987) и ряд других. В них выразился эмоциональный протест против насилия власти над обществом, и они являются по сути дела документальными свидетельствами времени, не претендующими на более развернутую картину и художественный анализ общественной жизни. Соответственно не нужен был уже тот своеобразный литературный язык, который выработался в долгом противостоянии цензуре, своего рода шифр, прекрасно понимаемый читателями: широко распространенная ранее поэтика намека, иносказания, исторического костюма.

Для большинства этих произведений характерно отвержение официально признанных ценностей, отрицание коммунистической идеологии, своеобразное «негативное сознание». Польская критика назвала их проявлениями «антисоциалистического реализма», у которого много общего с его антагонистом – социалистическим реализмом, прежде всего тенденциозность и публицистичность как главное средство воздействия на читательские убеждения, однозначная интерпретация явлений, частое использование элементов поэтики памфлета в описании противоположной стороны конфликта. Меняется лишь адресат памфлета и краска. Ведь, как остроумно заметил А. Сандауэр, «лак может быть и красного, и черного цвета»{189}.

Помимо общих черт в поэтике, социалистический и антисоциалистический реализм, по словам польского критика П. Чаплиньского, «объединяет еще одно: ни тот, ни другой не создали шедевров»{190}. В самом деле, прозаические произведения 80-х гг. «второго круга обращения» о современности – это политико-публицистические однодневки, в лучшем случае – публицистический вариант политического романа, оставшийся документом своего времени – времени напряженной политической борьбы. Обществу требовалась литература, укрепляющая патриотический дух, бескомпромиссно отвергающая любой диалог с властью, напоминающая о традициях польских национально-освободительных восстаний, жертвенности и героизме, не считающихся с возможностью поражения. И такую «духоподъемную» литературу оно получило.

Схематизма и канонов вывернутого наизнанку социалистического реализма не избежали и известные, талантливые писатели. Изменившаяся общественно-политическая ситуация в стране заставила даже такого мастера, как Т. Конвицкий, отказаться от критики польского общества, от иронического и сатирического обличения «польских комплексов» (в романах 70-х гг.). Хотя в книге «Подземная река, подземные птицы» писатель вроде бы и компрометирует своего героя, литератора-графомана, в духе своей прежней издевки над национальными мифами (герой понапрасну скрывается от ареста и переносит разные страдания – его никто не преследует), военное положение рисуется им в соответствии с распространенной схемой, как очередная оккупация Польши, как очередное польское восстание:

«– Они хотят победить народ, но это не удастся. Они пытаются польский народ посредине Европы вновь загнать в тюрьму.

– Так было уже много раз.

– О чем вы говорите? – сверкнул очками советник.

– Восстания и поражения. Эйфория и депрессия…»{191}.