Подобные мысли высказывали и некоторые известные демократы. Так, Л. Оборский, в прошлом один из руководителей Революционной громады «Лондон», в речи на собрании 29 ноября 1862 г., отступив с революционно-демократических позиций, ограничился обычным осуждением происков реакции, призывом к всеобщему единению в борьбе, постановкой перед эмиграцией задачи просвещения общественного мнения на Западе и завоевания для Польши моральной поддержки. Он выдвигал в качестве программы требования «личной свободы, свободы вероисповедания, уравнения всех классов и наделения крестьян гражданскими правами», то есть обычные демократические требования, которые стояли в программе даже консервативных группировок. Утверждая, что в стране созрело понимание крестьянской проблемы, якобы обусловившее возможность единства всех классов в национальной борьбе, Оборский призывал шляхту по-братски относиться к крестьянам, просвещать их, вовлекать в национальные ряды. Те же мысли содержала и предложенная им на собрании резолюция, провозгласившая «наделение крестьян землей в собственность и уравнение прав вероисповедания необходимыми условиями объединения всех жителей земли польской в единое целое и создания великой национальной армии». Эти призывы, нацеленные на единение классов, весьма далекие от прежних революционных теорий Громады, свидетельствовали о том, что социальные моменты отошли здесь далеко на задний план, а главный акцент был сделан на вопросе национальной борьбы и лишь в связи с этим на вопросе демократизации внутренней жизни Польши. При этом национальный вопрос был поставлен Оборским в духе непримиримости и национальных претензий. Призывая бороться за «единую великую Польшу от моря до моря», он утверждал, что страна «заявила энергичный протест против панславистских грез и фантазий». В идее «разрекламированной славянской федерации» он видел «вечную мечту Москвы» – «панславизм, который лишь время от времени, согласно необходимости и расчетам, одевается в новые одежды и называет себя новым именем». С этих позиций Оборский клеймил сторонников предоставления малым народам права на самоопределение и тех, кто, «кокетничая с поклонниками славянской федерации, поет под их дудку» и, «отказывая литвинам, белорусам, волынянам и украинцам в праве называться поляками и считая их особым народом, дает, таким образом, санкцию на раздел Польши». Этот был намек на русских революционеров, союз с которыми Оборский обусловливал их готовностью к восстановлению исторических границ Речи Посполитой. «Нация, так долго обманываемая, больше не даст себя морочить», – заявлял он и выдвигал ультиматум: «Польша хочет идти и пойдет вместе рука об руку с Москвой, но […] только с Москвой, ограниченной своими собственными историческими пределами, а не с какой-то либеральной и раздувшейся от грабежа Россией, с Москвой революционной, искренне, без хитрости стремящейся к той же, что и она, цели свержения общего врага, то есть петербургского правительства»243
.Поднятая Оборским тема нашла выражение и в адресе к английской общественности, оглашенном А. Жабицким в Лондоне 29 ноября 1862 г., но получила там иное звучание. Жабицкий, сотрудничавший с «Колоколом», напоминал о декабристах и лозунгах русско-польского революционного союза в восстании 1830–1831 гг., указывал на братскую близость русских и поляков, на осознание русскими важности союза двух народов для общего освобождения. В адресе говорилось о вкладе А. И. Герцена и «Колокола» в дело утверждения идеи союза, о том, что союз этот «не имеет ничего общего с утопией славянской федерации» и нацелен лишь на достижение свободы обоих народов. Вместе с тем Жабицкий подчеркивал, что «требование целостности Польши в предраздельных границах превратилось в фанатизм и является первым пунктом национального кредо поляков», которые будут бороться «за восстановление Польши от Карпат до Днепра, от Балтики до Черного моря». Он истолковывал позицию русских революционеров как согласие признать «старые дораздельные границы» Речи Посполитой и призывал к сотрудничеству с ними244
.