Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

О нуждах нации и необходимости жертвы во имя восстановления Польши «династики», в том числе В. Замойский, говорили Чарторыскому, и князь Адам под таким давлением неофициально принял королевский титул. Его речь 29 ноября 1841 г. по стилю была похожа на выступление главы государства: «Я призываю, – заявил он, – к признанию и поддержке единой власти, единого общего средства действия, благодаря чему нация, не имея достаточной материальной силы, приобрела бы и создала в себе моральную мощь, способную поднять свое дело и им руководить». Отсутствие такой власти, утверждал он, было причиной всех несчастий Польши в прошлом и привело ее к падению. Однако намеченное на 1839 г. официальное провозглашение Чарторыского королем не состоялось, так как не все даже в его лагере признавали право части эмиграции решать за всю страну такие вопросы, как распоряжение польским троном. В. Плятер, например, заявлял, что титул «подлинного патриота» выше титула «мнимого короля». Некоторые приверженцы аристократического лагеря, в частности Кароль Сенкевич, опасались насмешек демократической общественности. Подобные противоречия привели в конце концов к распаду тайного Союза национального единства, да и заграничные политики не все приняли польскую династическую идею. Между тем «династикам» важна была поддержка европейского общественного мнения, и они нашли ее в лице французского журналиста Ф. Кольсона. В брошюре «О Польше и кабинетах Севера», опубликованной в Париже в марте 1841 г., он заявлял, что специфике Польши и ее интересам соответствует форма конституционной монархии, а наиболее подходящим из всех достойных ее возглавить является Адам Чарторыский. Перечисляя все заслуги князя за период с конца XVIII в. до настоящего времени, автор брошюры пришел к выводу, что Чарторыский персонифицирует Польшу и является королем для многих поляков, тем человеком, кого чтят и слушают в эмиграции так же, как монарха на троне. Указывая на то, что к князю обращаются и взывают несчастные люди, стонущие в Польше под царским игом, а сам царь его ненавидит, Кольсон подчеркивал, что Чарторыский предан родине без колебаний и без амбиций, но в последнем видел его ошибку: князь должен осознать свое место вождя и занять его. В брошюре шла речь о письме кого-то из «выдающихся» польских эмигрантов (видимо, из среды «династиков»), в котором на основании сообщений, «достойных доверия», утверждалось, что «идеи порядка, единства командования и дисциплины управления укореняются среди поляков с каждым днем, становятся окончательным выражением патриотической преданности, которая их воодушевляет, и это можно лишь приветствовать». «Чтобы восстановить и сохранить нашу независимость, – заявлял корреспондент Кольсона, – нам нужна железная рука, по меньшей мере, в течение 10 лет». Отмечая, что этот вопрос активно обсуждается в эмигрантской прессе, так как он важнее всех других, Кольсон подчеркивал: проблема не в том, подходит ли монархическая форма правления для возрожденной Польши, а в том, привыкнет ли народ сразу видеть в князе Чарторыском будущего короля Польши. Он указывал, что «война, предпринятая под знаменем национального короля, – это обстоятельство, дающее наилучшие шансы на успех», поскольку обеспечит единство, отсутствие которого в прошлом стало причиной слабости. Если же нация поднимется по призыву единственного человека, добавлял Кольсон, тогда, даже прежде, чем она отвоюет свою независимость в вооруженной борьбе, «она станет учитываться в балансе крупных европейских интересов», «ее голос будет услышан в Европе и подготовит элементы и условия борьбы, в исходе которой не будет больше сомнений». Акцентируя фактор эвентуальной международной поддержки при наличии общего польского вождя, который дал бы польскому делу «новые благоприятные шансы», Кольсон обратил внимание и на настроения в эмигрантской среде. Вновь ссылаясь на газетные публикации, в которых князь Адам рассматривался не только как вождь, но и как будущий король или даже как король «де-факто», он отмечал, что такая точка зрения не опровергается никакой серьезной аргументацией, и похоже, что ход времени даже благоприятствует ее утверждению. Те сомнения, которые возникают в обществе, уверял Кольсон, проистекают скорее из тревоги, а не из враждебности: одни сомневающиеся опасаются непопулярности самого института монархии, другие боятся проявления в характере Чарторыского обычных человеческих амбиций. Подобные опасения Кольсон опровергал, утверждая, что монархия является «единственным спасением для Польши», а Чарторыский – это человек, в течение 40 лет служивший родине с безграничной преданностью, постоянством и бескорыстием, и поскольку Европе в скором времени грозит война, все больше известных людей в эмиграции обсуждают вопрос о том, чтобы пригласить его стать «верховным и абсолютным правителем Польши». Кольсон видел в этом «семена, которые не замедлят принести плоды»⁸⁷.