Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Руководители Польского демократического общества на опыте революционных событий 1830-х годов в Европе убедились, что революционный пыл европейских народов «начал сменяться грустным равнодушием». В. Гельтман, отметивший эту тенденцию в речи на торжественном собрании 29 ноября 1838 г., заявил, что полякам надеяться нужно на себя: «Нас 20 миллионов, и кто нас победит, если все мы восстанем?». Польское демократическое общество видело необходимость проведения усиленной пропаганды и подготовки вооруженных сил для борьбы за независимость Польши. Было принято решение обучать эмигрантов во французских военных школах, кроме того, с 1841 г. готовили офицеров на специальных курсах. В 1842 г. «военное искусство» стал преподавать Ю. Высоцкий, а Л. Мерославский в 1843–1844 гг. выступал с разбором военной кампании повстанцев в 1830–1831 гг., был также опубликован его «Курс военного искусства». Ряд демократов (В. Хшановский, А. Еловицкий, Г. Дембиньский, Л. Быстшоновский) указывали на значение партизанской борьбы и необходимость готовиться к ней, но другие, как В. Нешокоч, рассматривали ее как дополнение к регулярным военным действиям. Чтобы лучше отслеживать политическую ситуацию, демократы перевели свой центр (в него вошли В. Гельтман, Т. Малиновский, В. Дараш, Ю. Словицкий, Я. Альциато) из Пуатье в Версаль, а трое членов Централизации были направлены непосредственно в Париж. В апреле 1841 г. в Париж из Пуатье переехала и редакция газеты «Demokrata Polski», причем ее прежний шеф К. Томкевич порвал с Централизацией и стал издавать в Пуатье газету «Demokrata», которая в согласии с Корреспондентской комиссией Объединения польской эмиграции пропагандировала объединительные идеи. Это был не единственный случай, когда члены Польского демократического общества его покидали и переходили в Объединение польской эмиграции. Пресса ПДО объясняла, что ушедшие были представителями аристократии или «двухцветными людьми», и указывала на положительный результат их ухода: «маски спали», «шляхта показала себя во всей наготе, такой, какой она была всегда, – неисправимой, анархичной, фальшивой», Польское же демократическое общество освободилось от «фальшивых демократов». В конце 1845 г. ПДО насчитывало 623 члена, 93 из них жили в Париже, 10 чел. – в Лондоне. Действовали секции в Страсбурге, Нанте, Гавре, Ле Пюи, Руане, Тулузе, Марселе, Бордо, Лилле; они оказывали помощь прибывающим из Польши новичкам, ежегодно торжественно отмечали годовщину Ноябрьского восстания 1830 г. Общество верило в свои силы и готовилось отстаивать свои позиции в борьбе с Объединением польской эмиграции. Предстояла очередная попытка выборов Комитета Объединения, и Централизация стремилась подорвать авторитет этой организации, которую называла «круглым нулем», союзом, не имеющим ясной политической цели и созданным лишь для того, чтобы противостоять организации с подлинно демократическими принципами. «Это отрицание демократии», – заявляли деятели ПДО. «Объединение представляет не демократию, – утверждал их печатный орган «Demokrata Polski», – а самую губительную для Польши идею – идею шляхетскую, “пулсродковую”, немощную, которую так хорошо олицетворяет Лелевель». Демократы возмущались тем, что Комитет Объединения польской эмиграции претендует на осуществление власти не только в эмиграции, но и в Польше. Сами они видели в эмиграции лишь «моральную силу», задачу же осуществления национальной идеи отдавали Польше. «Главная задача эмиграции, – считали деятели ПДО, – распространять в Польше мысль, способную спасти страну и тем самым помогать национальным усилиям, чтобы ускорить момент решительного движения». «Эмиграция, – писал Гельтман, – должна не управлять, а помогать усилиям, предпринятым на родной земле, всеми способами, которые проистекают из ее положения». Прежде всего, имелись в виду проведение анализа ситуации и разработка планов на основе общественного обсуждения, а, кроме того, эмиграция должна была добиваться «помощи и поддержки других народов» как «подсобного средства», Деятели ПДО считали Объединение польской эмиграции силой, скрывающейся под маской и потому более опасной, чем открытая реакция. Они указывали на политику Объединения, «где наряду с верой в собственные силы нации лежит постоянная оглядка на чужую помощь и внешние события, наряду с верой в принципы – вера в личности, наряду с самоотверженностью – эгоизм, наряду с рвением – политика равнодушия к общественному благу». Для развенчания роли Объединения и его лидеров – Ружицкого, Дверницкого, Лелевеля, Зверковского и других – печатный орган ПДО «Demokrata Polski» представил, в частности, развернутый анализ деятельности Лелевеля. В статье утверждалось, что в 1830–1831 гг. Лелевель, занимая руководящие посты в повстанческом правительстве и Патриотическом обществе, имея широкие возможности для политической деятельности, не проявил «политического разума, душевной силы и постоянства в действиях», он «с самого начала не понял революции», не знал, «какими средствами можно спасти Польшу», хотя заранее был осведомлен о подготовке восстания и поддержал его планы от имени сейма. Газета обвиняла Лелевеля в том, что он отпустил великого князя Константина в Литву и «требовал, чтобы тот ходатайствовал перед Николаем о его милости». «Это был, – писал автор статьи, – первый губительный шаг, шаг контрреволюционный; последствием стали дальнейшие действия диктатуры, а позже проведение соглашений с врагом». По мнению органа ПДО, Лелевель нес ответственность за политику повстанческого правительства, которое приказало не нарушать социальных основ, не использовало внутренние силы народа для защиты революции; он санкционировал «преступные акции» этого правительства. За Лелевелем, указывала газета, «были люд и вся молодежь, а при такой мощи можно всего добиться, можно было не раз и не десять раз спасти революцию […]. Как член правительства Лелевель действовал во вред вместе с Чарторыским и компанией, как член Патриотического общества он не сумел выступить против этих действий […]. Лелевель со всем соглашался, со всем считался, забывая только о революции, о национальном деле». Централизация ПДО видела в такой позиции результат зашоренности Лелевеля как историка, чьи взгляды застыли на прошлом: отсюда, утверждал ее печатный орган, «отсутствие смелости в действиях и силы духа» – черта, которая «знаменует характер Лелевеля». «Когда эмигранты начали анализировать прошлое, – писал автор статьи в газете «Demokrata Polski», – понимание Лелевеля не могло угнаться за эмиграцией. Вопрос о принципах порой сталкивался с его равнодушием, но чаще с сопротивлением, потому что это выходило за границы его воображения, за предел основных пунктов Конституции 3 мая, прогресс же у Лелевеля не простирался далее. Прошлое нашей истории Лелевель осмыслил лишь на основе Конституции 3 мая», поэтому в его «истории восстания» нет анализа ошибок и сделанных из этого опыта выводов, которые могли бы дать надежду⁹⁷.