Польская Сибириада

— Здесь! — коротко бросает он, и это значит, что сегодня будут валить лес именно в этом месте. Седых подзывает к себе десятников, распределяет работу.

Остальные не теряют времени даром, собирают сушняк и разжигают большие костры. Люди заслоняют лица от огня, греют озябшие руки, топорища, точат пилы.

— Начинаем! — звучит неизбежный сигнал, и бригада неохотно расходится на указанные места.

Вокруг намеченных к рубке деревьев вытаптывают снег, чтобы удобнее было работать пильщикам. Прежде чем начать пилить, задрав вверх головы, осматривают высокий ствол и крону, каждый раз обсуждают, в какую сторону дерево свалится. Поначалу Седых сам принимал решение. И не было случая, чтоб он ошибся. Постепенно они тоже постигли эту премудрость. Сначала подрубали дерево топором наискось, с той стороны, на которую оно должно упасть. А потом пилили. Когда могучий ствол начинал отчаянно вздрагивать, порошить снегом с верхушки, было понятно, что через мгновение он перестанет сопротивляться и рухнет. Тогда они поспешно вырывали из его тела пилы и отскакивали в сторону с громкими криками:

— Берегись! Берегись! Внимание, внимание! Падает!

Без всякого отдыха пильщики шли к следующему дереву, а поваленным занимались другие, в основном женщины и молодежь, почти дети. В их обязанности входило обрезать верхушку, обрубить ветви и сжечь их на кострах. И кто знает, не тяжелее ли чем пильщикам, приходилось той части бригады, которая должна была вытащить из снега поваленное и очищенное от ветвей дерево, доволочь его, докатить до берега реки. Легче, конечно, бывало, когда вырубка шла на пригорке, спускавшемся к реке. Тяжелее, когда рубили на низине и довольно далеко от реки.

В полдень наступал получасовой перерыв. Отдыхали, как могли. Половина марта, день становится длиннее, солнце на чистом морозном небе ласковее. Ни ветерка. То тут то там сползет с дерева снежная шапка, заблестит сосулька. По капельке, по капельке, дает о себе знать приближение весны. Как же здорово усесться на ветви, прислониться к стволу, прикрыть глаза и подставить солнцу уставшее лицо! Когда идет снег, а в тайге он густой и пушистый, тогда короткие минуты отдыха проходят у костров. Не едят. Нечего. Некоторые научились собирать с лиственниц смолу и без конца жевать ее. Особенно молодежь. Смола наполняла рот горькой слюной, пузырьками стреляла на зубах, но голод не утоляла.

Седых, никогда не выплевывавший «серу», приговаривал:

— Голода смолой не обманешь, зато зубы вычистит, десны укрепит. От цинги полезно.

Зимней тайге, кроме дикого зверя, нечем накормить голодного и беззащитного человека. Разве что из-под глубокого снега выгребешь прошлогоднюю ягоду: пурпурную болотную клюкву или красную бруснику. На зверя ссыльным охотиться было не с чем. Жажду утоляли, слизывая снег из горсти. Бригадиру это не понравилось.

— Завтра возьму на складе котел. Кружки только понадобятся.

Эх, как же им пригодился этот закопченный, жестяной котелок! Разожгли утренний костер, поставили котелок на треногу и натопили в нем снег, вскипятили воду.

— Сибирский чай будем пить.

Удивились, когда впервые увидели, как Седых бросил в кипящую воду мелко сломанные веточки дикой малины и черной смородины. Было тут вдоволь этого добра на прогалинах, особенно в низинах у впадающих в Пойму ручьев. Сибирский чай приобретал темно-красный цвет и пах малиной.

— Витамины! — нахваливал Седых и громко хлебал дымящийся на морозе кипяток.

С той поры бригада Седыха каждый день чаевничала. А вскоре и все Калючее распивало сибирский, малиновый чай.

Смеркалось, догорали костры, когда бригадир отдавал, наконец, долгожданную команду:

— Кончай работу!

Изнуренные, голодные до колик в желудке и головокружения, брели они обратно в бараки. Некоторые сразу спешили к столовке, где уже ждал с посудой кто-нибудь из близких. Потом — в пекарню за ежедневной порцией хлеба. И только тогда уже в теплый барак.

Еще в эшелоне появились вши. И никак не удавалось избавиться от этой напасти. Прожорливые паразиты гнездились в волосах и складках одежды. Не помогала частая стирка белья в щелочи, которую готовили из древесного пепла, потому что не было мыла. Не помогало выбрасывание одежды и постелей на мороз. Ни пропарки в бане, ни прожигание на кострах, ни ежедневное искание. Вшей ничего не брало. И как будто этого было мало, так в Калючем в первую же ночь свалилась на них еще одна беда — засилье клопов! Старые лагерные бараки кишмя кишели клопами. После выселения заключенных оголодавшие кровопийцы только и ждали, чтобы наброситься на новые жертвы. Как только наступала темнота и люди укладывались спать, целые полчища клопов выходили на кормежку. Десантом приземлялись с потолка, лезли из щелей и щелочек в стенах, атаковали из-под нар. В бараках гнездились целые стада черных жирных тараканов, и хоть они тоже доставляли массу хлопот, целыми пригоршнями тонули в воде и супе, так эти хоть людей не жрали.