Польская Сибириада

Строго охраняемой территории лагеря, «зоны» как таковой в Калючем не было. Не было здесь высоких заборов, колючей проволоки, караульных вышек. Изгородь с двумя воротами по разным сторонам лагеря была обычным забором из сосновых жердей, каким все сибирские деревни отгораживаются от тайги, чтобы не убегала скотина, чтобы зверье лесное ночью по деревне не бродило; зимой — оголодавшие волки, а летом — не менее прожорливые и охочие не только до пасек медведи. Не огораживали, не стерегли Калючее, потому что заключенный практически не имел шансов на успешный побег. Зимой — истощенный голодом и непосильным трудом, в лихой одежонке, без оружия и еды замерз бы насмерть в тайге. Летом побег имел больше шансов на успех: было тепло, тайга кормила беглецов, но все равно они плутали, тонули в болотах, умирали, заеденные тучами комаров и сибирской мошкары. А если такому беглецу и улыбнулось счастье, удалось добраться до людского жилья, то с помощью вездесущих шпиков и продажных «охотников за головами» он тут же попадал обратно в сети НКВД.

Комендантом Калючего был комиссар Иван Иванович Савин, опытный офицер НКВД. Его помощником и заместителем был назначен некто Барабанов. Под их командой — несколько десятков солдат. Функции бригадиров, кладовщиков, разных специалистов исполняли гражданские работники леспромхоза или бывшие заключенные, насильно оставленные на вечное сибирское поселение.

Первыми «спецпереселенцами», попавшими в Калючее, были поляки, жители Червонного Яра. Может быть, поэтому комендант Савин, до сих пор не имевший дела с поляками, не только сам с любопытством ожидал их, но и приказал своим помощникам натопить печи в бараках, приготовить к приезду горячую еду. Люди, которые провели предыдущую ночь на снегу в сорокаградусный мороз, войдя в натопленные бараки, валились с ног в полубессознательном состоянии, у большинства, несмотря на мучительный голод, не было сил еще раз выйти на мороз, в столовую. Те, кто все-таки решился на это, получил по миске супа с крупой и краюхе хлеба. И «кипятку сколько угодно».

Только Кулябинский и Чуляк не спали в ту ночь. Получили в комендатуре инструмент и пару досок, сколотили гробики для своих умерших дочек, чтобы на следующий день похоронить их.

Утром в барак вошел комендант Савин со своими помощниками. В бараке царили понурая неразбериха, шум, гам, ни у кого не было еще постоянного места, некоторые продолжали спать. Комендант остановился посередине барака и ждал, пока люди успокоятся. Савин был высоким мужчиной около сорока, с широким мясистым лицом. В черном овчинном тулупе с кобурой пистолета у пояса. Среди его помощников особенно выделялся один — маленький, огненно-рыжий коротышка.

Даже белое, как мел, лицо и руки были усыпаны рыжими пятнами. Это был заместитель коменданта, так называемый опер, специалист по слежке, вербовке доносчиков и всяческих расследований — Дмитрий Барабанов.

Шум стих, люди столпились вокруг вошедших. Начал Савин полушутя, с улыбкой:

— Долго спите, граждане переселенцы! Понимаю, это с дороги… Ну, подходите, граждане, подходите ближе. Женщины тоже, смелее, мы не кусаемся. Лучше слышно будет, я глотку драть не стану… Кто вы такие, граждане переселенцы, я знаю. А вот вам, для порядка, следует знать, кто мы такие, куда вы прибыли, как тут жить будете и работать. И какие у нас права и обязанности. Я здесь комендант, зовут меня Савин Иван Иванович. А это мои сотрудники. Мы представляем здесь советскую власть и советский закон. Если что нужно, обращайтесь к нам, спрашивайте обо всем. Мы будем о вас заботиться, интересоваться вами. Правда, товарищи?

— Для этого мы тут находимся, товарищ комендант! — приподнялся на цыпочки Барабанов, но все равно его было трудно разглядеть.