Польская Сибириада

Когда солнце взошло, ссыльные уже давно потеряли из виду Покровку. Дорога вела на северо-восток, руслом петляющей зигзагами реки.

— Пойма! — назвал реку Афанасий, который так и не забрал из саней свою шубу. Потом добавил: — Рыбы в ней много!

Прежде чем они тронулись в путь из Покровки, Афанасий достал из-за пазухи пару горячих картошин в мундире и молча, поровну разделил их среди своих пассажиров. Теперь шел за санями и хозяйским взором присматривал за порядком. Топнул ногой по льду и повторил:

— Рыбы много! Рыбная река, Пойма.

Дорога, проложенная по льду Поймы, была ровной, а значит намного легче вчерашней, петлявшей по тайге через горы и долины. Да что с того, когда с каждым километром измученные голодом, холодом и долгим походом люди все больше теряли силы. Плелись шаг за шагом, отставали, в бесчувственном отупении не обращая внимания на окрики подгонявших их конвоиров. Время от времени колонна останавливалась, рвалась на части, ждала отставших. А под вечер, когда огненное солнце уже садилось, душераздирающий крик пронесся над обозом, полетел долиной Поймы и далеким эхом раскатился по тайге. Отчаянно кричала мать, Катажина Дерень, не сумевшая спасти своего ослабленного сыночка от лютой стужи.

Тронутые смертью ребенка, возницы ускорили шаг. Через пару километров еще до наступления сумерек на правом, высоком берегу Поймы ссыльные увидели постройки.

— Кедрачи! — сообщил Афанасий.

На этот раз ночевали в школе. В барачной хате разместились с трудом. Было тепло, натоплено. В Кедрачах впервые после выезда из Канска получили горячую еду — по литровому черпаку густого гуляша из лосятины. И кипяченой воды «сколько угодно». Но фельдшера в этом лесном поселке не было. Вчера на них со стен церкви смотрели все православные святые, а сегодня со школьных стен взирал только один: отец и вождь советских людей товарищ Иосиф Сталин! В отличие от вчерашних горестных, страдающих святых, товарищ Сталин имел приятное выражение лица и добродушно улыбался ссыльным. А на одном из портретов товарищ Сталин не только улыбался, но еще и гладил по головке и прижимал к груди маленькую девочку. Над этим портретом висел красный транспарант с лозунгом: «Да здравствует товарищ Сталин, учитель и друг детей всего мира!»

На следующий, третий уже день их похода в глубь тайги, отъезд обоза сильно задержался. Комендант конвоя разрешил похоронить умершего ребенка. Хоронили все вместе на крошечном кладбище в Кедрачах, на котором рядом со старыми православными крестами соседствовали совсем свежие столбики с красной звездой наверху. Долго долбили ломами, рубили топорами смерзшуюся в камень сибирскую землю. Гробик сколотили из сосновых дощечек. Поставили березовый крест с табличкой. А на табличке раскаленным докрасна гвоздем выжгли: «Адась Дерень из Польши, 4 года, просит за него помолиться». Потом преклонили колени и вслух прочли «Вечный покой»… Отдельной группкой столпились на похоронах местные жители, в основном пожилые женщины. Стояли молча, уголками платков прикасались к глазам, а некоторые осенялись православным крестом.

«Недалеко уже, недалеко». Они слышали это постоянно от возниц. Видно, иначе измеряются сибирские расстояния, потому что еще три долгих дня и ночи обоз ссыльных из последних сил тащился в верховье Поймы. Дорога все время шла руслом этой реки. Еще дважды ночевали в лесных поселках. Чем дальше углублялись в тайгу, тем более дикой, первозданной и безлюдной она становилась.

Во время предпоследней ночевки выдали им немного кипятка и по кружке рыбного супа, «ухи», уже «с запашком».

— Каторга тут, леспромхоз… — Только и сказал об этом последнем селе неразговорчивый Афанасий. Конвой и местные солдаты особенно тщательно изолировали переселенцев — нетрудно было сориентироваться, что это один из местных лагерей, ГУЛАГ.

Загнали всех в старый мрачный барак с двухэтажными нарами. Было темно, холодно, смердело гнилью, людскими испражнениями и дегтем. Стало понятно, кого в этом лагере держали. Не успели еще разместиться, как двое заключенных напали за бараком на девушку из Тлустова, и только случай уберег ее от изнасилования. Спугнутые кем-то нападавшие сбежали, а избитая, едва не задушенная девушка долго не могла прийти в себя от страшного шока. А утром один из охранников хладнокровно застрелил заключенного, пришедшего к полякам в поисках какой-нибудь пищи. При виде приближающейся охраны, заключенный бросился бежать, увязая на каждом шагу в глубоком снегу. Охранник выстрелил. Человек развернулся на месте и рухнул в снег, разбросав крестом руки. Стража волокла труп за ноги, оставляя на белизне снега красную полосу крови.

— Боже милосердный! Что от человека осталось! Я его видел в двух шагах, как вас сейчас вижу: скелет в лохмотьях. Одни глаза, одни глаза. Я эти глаза, наверное, до конца своих дней не забуду, — рассказывал потрясенный Долина. Сташек Долина стоял рядом с отцом, дрожа от холода и страха. Он тоже все видел и слышал. И что самое страшное, он впервые в жизни увидел, как человек убивает человека.